Невидимые знаки
Шрифт:
— Ты очень смелая, раз призналась в этом. — Я поцеловал ее в лоб. — Теперь я хочу, чтобы ты написала это на песке.
— Почему?
— Увидишь.
— Я не знаю, как пишется слово «спать».
— Я помогу тебе.
Мы вместе выводили на мокром пляже корявую надпись. Предложение ожило перед нами: Я боюсь спать.
Я также добавила строчку: но после этой ночи мне больше не нужно бояться.
Как только было дописано последнее слово, Пиппа отпустила трость, и я попросила Коннора подойти ближе.
Он
— Теперь твоя очередь. — Я передала ему нашу импровизированную ручку. — Чего ты боишься больше всего?
Он зашевелился на месте.
— Эээ... что я больше не смогу играть в теннис из-за запястья.
Я хотела спросить о его теннисном прошлом. Он упоминал, что играл во время нашего заключения на острове. Мы даже пытались играть в крикет, используя палки для калитки и бревно для биты. Мне нравилось узнавать о нем, потому что это оживляло его, в то время как Гэллоуэй оставался в тени, не желая делиться информацией.
Прав ли был Коннор, когда беспокоился? При выполнении заданий в лагере его запястье казалось сильным и пригодным для использования. Но кто знал, правильно ли срослись кости — так же, как мы никогда не узнаем о ноге Гэллоуэя.
Отойдя в сторону, я махнула рукой на песок под предложением Пиппы.
— Хорошо. Записывай.
Бросив на меня косой взгляд, он не торопился, вычерчивая на чистом песке неровные буквы. Закончив, он ткнул палкой в Гэллоуэя и удалился.
Я затаила дыхание, когда пальцы Гэллоуэя сжались вокруг дерева. Я понятия не имела, будет ли он подыгрывать мне. Это было свидетельством того, как далеко он готов зайти, чтобы никто не узнал, кто он на самом деле.
Когда секунды превратились в долгие мгновения, у меня вспотели ладони. Я открыла рот, чтобы оправдать его, но внезапно он рванулся вперед и сунул палку мне в руки.
— Я не смогу пригнуться достаточно низко, чтобы писать. — Его взгляд тлел. — Тебе придется написать это за меня.
Я замерла, проклиная то, как простая фраза разделила меня.
— Хорошо...
Стоя под написанным признанием Коннора, я ждала.
Гэллоуэй не спешил, прежде чем пробормотать:
— Я боюсь, что никогда не смогу извиниться перед теми, кто больше всего этого заслуживает.
Загадочный ответ еще долго звучал в моей голове после того, как я нацарапала его.
За что и перед кем он должен был извиниться? Почему он не мог открыться мне и поделиться тем, что его гложет?
— Твоя очередь. — Пиппа потянула меня за запястье. — Чего ты боишься больше всего, Стелли?
Я прикусила губу. Так много всего.
Я боюсь, что хочу мужчину по неправильным причинам.
Я боюсь, что никогда не выберусь с этого острова.
Боюсь, что я не хочу уезжать с этого острова.
Я боюсь, что не знаю, кто я.
Боюсь, мне не нравится, кем я становлюсь.
Так много вариантов, но я выбрала
Это означало так много вещей и было таким же загадочным, как и у Гэллоуэя. Это означало, что я боюсь потерять свой хребет и не иметь мужества преследовать то, чего я хочу. Это означало, что я боюсь, что мои способности к написанию песен и музыки иссякнут под солнцем ФиГэл.
Гэллоуэй поймал мой взгляд, но ничего не сказал.
Мы все стояли там, читая четыре песочных признания.
Коннор нарушил молчание.
— И что теперь?
— Теперь мы ложимся спать.
— А?
— Утром увидишь. Поверь мне. — Ущипнув Пиппу за щеку, я добавила: — В конце концов, это волшебство.
Мы все повернулись, чтобы вернуться в лагерь, но в последнюю секунду Гэллоуэй, ковыляя, вернулся и написал последнюю строчку на песке. Оказалось, что он мог сделать это сам, тускло нацарапав свой дополнительный страх.
Коннор и Пиппа терпеливо ждали, пока мое сердце колотилось. Неужели это будет первый взгляд на мысли Гэллоуэя? Впервые я узнаю, что он чувствует, потому что он, черт возьми, никогда не говорил об этом.
Повернувшись спиной к тексту, он зашагал мимо, оставив нас догонять. Дети бросились вперед, но я не могла остановить свое любопытство. Сделав несколько шагов назад, я замерла над его словами, и слезы наполнили мои глаза.
Мне надоело не знать, исцелен я или инвалид на всю оставшуюся жизнь. Я хочу, чтобы мне сняли шину, чтобы я знал это.
Я смотрела на него, медленно продвигающегося по пляжу. Он не оглядывался. Он не смотрел в глаза и не подавал вида, что хочет что-то обсудить.
Не то чтобы ему это было нужно.
Это было совершенно понятно.
Его страх был неподдельным. Его ужас был осязаем.
И не прилив исполнил бы его желание.
Это буду я.
ПРИКОСНОВЕНИЕ.
Наконец-то она прикоснулась ко мне.
И я позволил ей.
Ее пальцы были гипнотически мягкими; скользили по моему лицу, губам, задерживаясь на горле.
Мое тело мгновенно напряглось.
Я потянулся к ней, но ее прикосновение опустилось ниже, по грудине, низу живота, от тазобедренной кости к бедру.
Мой член встал, умоляя о таком же внимании, но прикосновение исчезло, что-то зацепилось вокруг моей ноги.
Мои зубы сомкнулись, когда разочарование, с которым я боролся несколько месяцев, вырвалось наружу. Взмахнув рукой, я вцепился в волосы.