Невидимый всадник
Шрифт:
Мимо рая прохожу,
Гирко плачу и тужу…
Дальше — больше, со слезою в голосе:
Дней воскресных я не чтил,
Во грехах дни проводил…
Батька с матерью хулил,
Ой, лыхо мени, лыхо!
Великое лыхо.
Душераздирающее мяуканье цитры как нельзя больше подходило к мрачному тексту.
Тут же, без перехода, звучно высморкавшись на паперть, слепцы весело заводили:
А у кума е бджо…
А у кума е бджо…
Бджо-о-олы!
Дай мне, кум, ме-ме…
Дай мне,
Ме-е-ду!
Закончив, они затягивали гнусаво:
— Подайтэ, нэ минайтэ…
— А як ни, то не минэ вас лиха година… — добавляли они скороговоркой.
Мы шли браво, но мне страшно хотелось есть. Может, оттого, что нам все время попадались паштетные. В них сидели нэпманы. Многие из них были толстые, какими их рисовали в газетах.
Иные, наоборот, поражали худобой. На их тощих фигурах болтались пиджаки и визитки лучших времен. «Вот до чего довела нас Советская власть!» — как бы говорили они.
В большие зеркальные окна было видно, как нэпманы жрут мясо. И надо думать, это была не конина.
— Как вы думаете, это не конина?
— Где? — спросил Иона Петрович, будто с неба свалился.
— Ну, там, в паштетной…
— А… Не знаю. Меня это не интересует, — ответил Шумилов ледяным голосом, словно не он доедал со мной сегодня утром последнюю воблу из пайка.
— Трудно жить одними интеллектуальными интересами, Иона Петрович, — сказала я.
— Да? — Шумилов презрительно прищурился. — Кто же тогда поэт? Я поэт или вы поэт?
Он меня сразил. Я замолчала и больше не смотрела в окна.
Я действительно сочиняла стихи. Чаще всего на ходу. У меня не было времени сидеть и писать за столом, как это делали поэты «ушедшей эпохи». Собственно, не было и стола.
Камера следователя 8-го района помещалась в бывшем «доходном доме» баронессы Ган.
Мотя Бойко сидел за огромным письменным столом с фигурными ножками и с резными львиными мордами на ящиках. На Моте была вельветовая толстовка с голубым бантом под подбородком. Усы у него еще не росли, но на подбородке вился какой-то дымчатый пушок. Видно было, что Мотя его всячески холит.
Когда мы вошли, Мотя крутил ручку телефона и кричал в трубку:
— Уголовный розыск? Говорит нарслед-восемь. Что там такое в доме тридцать по Нетеченской? Женщина в сундуке? Не трогайте до моего приезда! Кого? Ни женщину, ни сундук не трогайте! Что, она живая? Так пусть вылезет из сундука. Уже вылезла? Так в чем же дело? Попытка удушения? Ведите дознание. Прибуду лично.
Мотя повесил трубку и будто только тут заметил нас.
Иона Петрович, стоя посреди комнаты в своем франтоватом сером костюме, с портфелем под мышкой, тихо проговорил:
— Я народный следователь первого района Шумилов. Это мой помощник Таисия Смолокурова.
В эту минуту я с восторгом поняла, что возврата к «Лельке» никогда не будет!
Мотя
— Чем могу служить? — спросил он. Эта форма обращения мне понравилась. Я догадалась, что Мотя научился ей у старика Ткачева.
Шумилов подал мне стул, уселся сам и, к моему удивлению, даже не заикнулся о своем намерении взять Мотю к себе.
— По постановлению пленума губсуда, к моему району отходит участок от Пречбаза до Проточной, — начал он и оглянулся. На стенах карты района не было, но Мотя в одно мгновение извлек ее из ящика стола, и Шумилов отметил улицы, отходящие в наш район.
— Чудесно, — сказал Мотя. — Я — он сказал «я»! — просто задыхаюсь от дел. И знаете, большинство преступлений совершено именно на этих…
— Отходящих к нам улицах? — вежливо осведомился Шумилов.
— Определенно, — не моргнув глазом, подтвердил Мотя.
— Бывает, — сказал Шумилов.
— бывает, — нахально повторил Мотя и предложил приступить к делу.
Мы уселись за львиный стол. Мотя стал с треском распахивать дверцы канцелярских шкафов и быстренько накидал высокие кипы дел. Столб пыли поднялся кверху. Очевидно, Мотя не ставил себе целью разгрузить камеру за время болезни своего начальника.
— Значит, давайте так. Направо положим дела, которые отойдут к вам. Налево те, которые останутся у нас.
— Давайте, — согласился Шумилов. Опять он ничего не сказал о предполагаемом Мотином переходе к нему. И я уже решила, что Шумилов передумал. В самом деле: у Моти с этим его бантом был просто вызывающий вид…
— Поехали! — объявил Мотя и взял дело, лежащее сверху.
— Труп неизвестной женщины. Обнаружен в Банном переулке. Ваше.
Шумилов кивком головы показал, что согласен.
— Кража со взломом в доме номер семь на Буровой… Ваше.
— Дом угловой, вход с площади Революции, — напомнил Шумилов.
— Верно, но… — черные Мотины глазки вдохновенно блеснули, — но окно, через которое влезли воры, выходит на Буровую. Ваше. Далее. Убийство буфетчика с целью грабежа… Убийство совершено в трактире «Каменный столб» — Вокзальная площадь. Площадь, конечно, наша. Но… трактир входит в систему Ресторан- треста, а Ресторантрест на Рыбной улице… Ваше!
Шумилов опять согласился. Я не могла его понять. «Вот шляпа!» — ясно читалось в Мотиных глазах. А Мотю несло дальше, и наша куча дел уже выросла чуть не до потолка. А нарследу-восемь осталось несколько тощих папок, которые уже ни под каким предлогом нельзя было «сбагрить» легковерному коллеге.
— Ну все! — довольно заключил Мотя. — Как вы увезете дела?
Шумилов помял в пальцах папиросу и ответил тихо:
— Мы их не возьмем. Вы их сами принесете.
Он выдержал паузу и объяснил: