Невидимый всадник
Шрифт:
Шумилов спросил у прохожего дорогу на городское кладбище. К чему бы это? Мой начальник сосредоточенно молчал, крупно шагая навстречу ветру. Дождь не шел больше, но ветер был полон влаги, его дуновения походили на мокрые шлепки по лицу, а земля под ногами хлюпала, словно мы брели по болоту.
В действительности это была немощеная дорога, уже выведшая нас из города. Мы шли в темноте под сине-чёрным волнующимся небом. Никакого кладбища и в помине не было.
— Вы уверены, что мы идем правильно? — спросила я.
Шумилов ответил, как мне показалось, раздраженно:
— Для этого не надо быть Шерлоком Холмсом: кладбище всегда располагается на доминирующей высотке, а направление указал нам прохожий.
Я промолчала, и мы продолжали путь.
Вдруг Шумилов спросил:
— Как вы полагаете, сторожу можно довериться?
Я опешила. По мне, так я, конечно, полмизинца не доверила бы этому деятелю заступа и могилы. Тем более государственное дело.
Я замялась. Шумилов сказал:
— Думаю, что этот человек будет помогать нам.
Может быть, он вспомнил о сыне сторожа, убитом белогвардейцами.
Между тем мы незаметно вступили на территорию кладбища. Ворота были сорваны с петель, а ограда поломана. Тут, под большими развесистыми деревьями, царила полная темнота, пришлось светить себе фонариками.
Кладбище, конечно, невеселое место, но такое запущенное, да еще в ненастную погоду… Высокая трава стелилась под ветром и словно бежала за ним, силясь оторваться от земли. Тесно поставленные друг к другу кресты разной величины и формы казались кучкой соглядатаев, медленно и упорно бредущих за нами. Кирпичи, которыми была выложена дорожка, разъехались, и мы то и дело попадали ногой в глинистое месиво, намытое недавним дождем.
Шумилов пробормотал:
— Сцена на кладбище из «Гамлета». Как это у Шекспира? «Но если сон виденья посетят…»
Я никак не могла продолжить этот разговор. О Гамлете я знала только, что он был представителем паразитирующего класса и от нечего делать разыгрывал комедию с привидением. По-видимому, моего начальника интересовало в «Гамлете» нечто иное.
Как-то неожиданно моргнул между веток ели тусклый желтоватый огонек, и мы оказались у самой сторожки.' Занавески на окне не было, и, подойдя вплотную, мы увидели Пал Палыча за непокрытым деревянным столом. Перед ним стояла наполовину опорожненная бутылка и какая-то еда.
Мы стукнули в окно. Сторож подошел и, приставив ладонь ко лбу, силился рассмотреть нас.
— Это попутчики ваши, Пал Палыч, — сказал Шумилов, — не прогоните?
Сторож не только не был поражен появлением непрошеных гостей, но, кажется, даже обрадовался нам. Вероятно, в его мрачном обиталище посетители бывали редко.
Мы с удовольствием приняли приглашение, так как изрядно продрогли. Наливая нам самогон, сторож сказал:
— Вот беда-то моя, тут бы вина налакаться да затихнуть. Так нет: не приймает вина беда моя… А вас какое дело привело сюда?
— Государственное, — ответил Шумилов. — Вы нас простите: мы обманули вас. Не ревизоры мы. Я — следователь, Иона Петрович Шумилов, это моя помощница, Таисия Пахомовна Смолокурова.
Сторож молчал, ждал, что будет дальше.
Шумилов рассказал о мнимом самоубийстве. Пал Палыч слушал, сгребая в кулак бороду и снова отпуская ее. Потом он сказал:
— Значит, Дмитрий Салаев жив, а убит кто-то другой, кто выдавал себя за Салаева? Зачем? Вот в чем закавыка.
— Пал Палыч! Ответ на этот вопрос даст следствие. А сейчас необходимо найти метрическую книгу Сергиевской церкви. Вот я и подумал, что вы не откажетесь помочь нам. Помню, вы говорили, что работаете на кладбище много лет. Уж, верно, имели дело с церковными регистрациями. Где искать концы — посоветуйте.
Старик захватил в кулак бороду и стал вслух припоминать. Из его слов выходило так, что после пожара все, что уцелело в церкви — книги, утварь, иконы, — снесли в дом священника. Может, и сейчас все там: где- нибудь на чердаке валяется…
Это звучало обнадеживающе.
И Шумилов спросил:
— А сам священник?
— Он теперь уже не священник, — сказал Пал Палыч и стеснительно пояснил: — Отец Герасим в нэп ударился.
Вспомнив Амвросия, я нисколько не удивилась. Не выказал удивления и Шумилов.
— А именно? — спросил он деловито.
— Поскольку электричество в нашем Липске отсутствует, святой отец на свечках подрабатывает.
Шумилов о чем-то раздумывал. Потом он спросил:
— Как вы думаете, Пал Палыч, если человек, которому нужна метрика, обратится к отцу Герасиму, согласится тот поискать запись в книге?
— Это смотря кто обратится.
— Скажем, учитель Салаев…
— Нет. Это не пойдет: Салаев в обществе «Безбожник» заправила…
— А вы не могли бы?..
— Попробую. Если, конечно, что сохранилось…
Мы надеялись.
Утром нас с большим трудом соединили по телефону с губернией. Перебивая хриплые голоса, докладывающие о ходе уборки огородных, Мотя Бойко кричал:
— Результаты экспертизы: автобиография в губоно написана, безусловно, не тем лицом, что предсмертная записка и «бланк для приезжих»…
Иначе и быть не могло: автобиографию в губоно писал настоящий Дмитрий Салаев. «Бланк для приезжих» и записку Люсе — его двойник.
Конец дня принес нам новую неожиданность.
Отец Герасим встретил Пал Палыча, старого знакомого, приветливо. По горло занятый свечным производством, в котором участвовало все его многочисленное семейство, облаченный в закапанный воском подрясник с засученными рукавами, поп предложил: «Ищи сам, что тебе надобно. В сараюшке много чего свалено. Если тебе выписку, возьмешь книгу, сходишь в загс: там оформят. А мои права кончились».