Невинная девушка с мешком золота
Шрифт:
В-третьих, Тиритомба в ужасе заорал, увидев, как по небу с немыслимой скоростью несётся гусиный косяк, сопровождая свой странный полёт отчаянными криками и устремляясь прямо к светилу.
— Началось, — сказал синьор Джанфранко. — Надо торопиться. А то мы тут совсем как в миланской опере...
— А что в миланской опере? — спросил Лука.
— Так в опере герои вечно поют: «Бежим! Спешим! Погоня близко!» — а сами не трогаются с места по часу и более.
С этими словами он вернулся к рухнувшему дубу и стал внимательно вглядываться в яму, образованную вывороченными корнями.
Лука тоже заглянул. Яма была, казалось, бездонная, из неё доносился приглушённый скрежет, словно между гигантскими мельничными жерновами угодил какой-то особенно твёрдый камешек.
— Слазить, что ли... — в сомнении сказал Джанфранко.
Пробудившиеся от крика поэта панычи только лупали глазами, чем страшно раздражали Луку.
Фрау Карла прижалась к своему кавалеру, который, сохраняя истинно британское спокойствие и не обращая внимания на даму, свободной рукой стал срезать кинжалом надоевшую бороду.
Тут в небе послышался какой-то свист, и все по мановению руки старого Джанфранко укрылись под ветвями упавшего богатыря.
Тотчас же на землю стали со страшной силой падать какие-то мешки — штук десять.
Даже хладнокровный Ничевок ненадолго утратил самообладание, но всё же вылез из укрытия, первым всё понял и закричал:
— Завтраки прилетели!
Потому что павшие мешки и были те самые гуси, что устремились недавно прямёхонько на солнце. Все перья на них обуглились и отваливались вместе с гусиной кожей.
Пахло вкусно, только есть почему-то не хотелось никому, кроме отважного пострелёнка. Покуда спутники приходили в себя, он уже грыз две гусиные ножки, попеременно откусывая то от одной, то от другой без соли. И всю рожу перемазал жиром.
— Вот вам, амичи, и манна небесная — вернее, перепела жареные, — сказал непонятные слова синьор Джанфранко да Чертальдо.
Лука же, не говоря ни слова, взвалил на себя надоевший груз и совсем уж изготовился в путь, но ему не пришлось сделать и шага.
Никто и не понял, поражённый небесными бесчинствами, что мимо пронёсся, тяжело бухая копытами, конь под железным всадником и что никакого Луки, он же Аннушка-Анита, рядом не стало.
Железный всадник ухватил атамана за девичью золотую косу, ловко перекинул поперёк седла и умчал в неизвестную даль.
Там, где стояла невинная девушка с мешком золота, осталось только волшебное зеркальце, безжалостно расколотое тяжёлым копытом.
ГЛАВА 49
...Говорили стражники по-французски, поэтому Аннушке снова пришлось напрячь память.
— Меня зовут Анна, — просто сказала она.
— Жанна? — обрадовался старший стражник.
— Нет, Анна, — поправила девушка.
— Не придирайся, старина, — сказал страж помоложе. — Всё сходится — у неё ужасный эльзасский акцент. Но на всякий случай — вы девственны, сударыня?
— Конечно! — воскликнула Аннушка и невольно покраснела, а про себя подумала: «И какая дура призналась бы первому встречному, что себя не соблюла?»
— Тогда я доложу, — сказал пожилой и скрылся за дверью.
Аннушка в нетерпении переминалась с ноги на ногу. Доспехи её издавали скрипение и лязгание. Молодой стражник смотрел на неё с большим уважением.
— Проходите, дорогая, — сказал вернувшийся пожилой страж. — Несчастная Франция давно вас ждёт.
Аннушка вошла в распахнутую дверь и оказалась в просторном помещении, битком набитом людьми. Там были мужчины и женщины, старики и дети, при мечах и безоружные — но все были одеты нарядно: у неё даже зарябило в глазах от красного, синего и белого бархата, сверкающей парчи, роскошных ерусланских мехов.
При виде Аннушки все эти люди издали единый восторженный вздох и раздались к стенам. Перед ней открылся широкий проход, в конце которого она увидела покрытый золототканым покрывалом престол. На престоле сидел, болтая кривыми ножками, лохматый карлик и корчил ей рожи. Одновременно карлик обеими руками тасовал карточную колоду. Карты описывали в воздухе самые разнообразные фигуры.
Из толпы придворных вышел старый воин — хоть и не в доспехах, но зато с лицом, порепан-ным боевыми шрамами.
— Я — Этьен де Лабрюйер, сенешаль замка Шинон, — распевно сказал ветеран. — Ты ли та, что называет себя Орлеанской девой?
— Я, — смело сказала Аннушка, хотя и не знала, что значит «Орлеанская». Но слово было красивое, вот она и согласилась.
— Ты слышала голоса? — спросил Этьен де Лабрюйер.
— Месье, я слышу их с тех пор, как помню себя, — сказала Аннушка и добавила на родном языке: — Чай, не глухая.
— И что же они тебе говорили? — не унимался порепанный.
— Ну... — Аннушка растерялась. — Всякое говорили. Сперва «Солнышко моё», «А кто это тут у нас такой славненький?», потом, как подросла, — «Не чавкай за столом!», «Иди умойся!», «Убери за собой», «Помой посуду!», «Прощай, доченька, береги папу!», «Куда ты вчерашний штоф опять, дурища, запрятала?», «Учи французский, дочка — он тебе в жизни пригодится...»
По залу прокатился восторженный ропот.
— И эти голоса велели тебе прийти сюда, во владения скрывающегося наследника французского престола, с тем чтобы освободить родину от нечестивого римского узурпатора? — тут у благородного старика даже голос перехватило от волнения.
Огорчать деда суровой правдой девушке не хотелось: вон как его враги-то поуродовали! И гувернёра-изгнанника ей тоже было жалко...
— Ну разумеется, — сказала она. — Прямо как сейчас слышу: освободи да освободи Францию! Чего, мол, она стенает? Зачем её всякие гады на конюшне порют, непосильными трудами утомляют, с детьми разлучают, чужим помещикам продают...