Невинная кровь
Шрифт:
— А теперь где живете? С матерью-то?
— Угол снимаем. Но это ненадолго. Скоро мой парень купит квартиру.
— Как его зовут, парня-то?
— Эрнест. Эрнест Хемингуэй.
Марлен презрительно фыркнула.
— Вот уж не стала бы с таким гулять. У меня дедуля — Эрнест.
— Ну и как он? — полюбопытствовала Черная Ширл.
— Да так… Дома ему не сидится. Все бы стрелять, охотиться. И еще быков любит. Зануда страшный.
Филиппе нравилось плести разные небылицы, тем более что слушательницы простодушно глотали наживку. Либо их ничто уже не могло удивить, либо не волновала правда. Если твою собственную жизнь украшает одна только ложь, почему бы не смотреть сквозь пальцы, когда привирают остальные? Нужно быть отчаянным скупердяем, чтобы отказать ближнему в этой скромной радости.
Судомоек,
— За мной следят, из-за условного срока. В полиции уже знают, что я сюда устроилась. Их не проведешь.
Товарки сочувственно покачали головами, однако неразумная покорность властям принизила новенькую в их глазах. С такой наивностью далеко не уедешь. Девушка часто усмехалась, припоминая полушутливое утверждение Габриеля, будто бы слабаки, больные и невежды всегда норовят поживиться за счет здоровых, сильных и умных. В «Камбале» тому нашлось бы предостаточно живописных примеров. Однако, согнувшись в три погибели над раковиной, чувствуя, как ноет спина и пена шип-лет распаренную кожу, Филиппа прикидывала, что мир Габриеля и ему подобных легко перенесет «грабеж» со стороны таких, как Дебби, Марлен и Черная Ширл.
Перед ее мысленным взором постоянно всплывали две яркие, противоположные друг другу картинки. Вот Габриель солнечным летним утром в субботу легко выпрыгивает из салона своей «лагонды» и взбегает по ступеням шестьдесят восьмого дома, небрежно набросив кашемировый свитер на плечи; а вот Черная Ширл, кряхтя, скидывает на пол неподъемный тюк со стиркой для пятерых детей, который после работы повезет в коляске в прачечную самообслуживания. Должно быть, память Мориса хранила немало подобных противоречивых изображений: они-то и превратили его в социалиста, каковым он оставался по сей день, невзирая на знание о том, что его убеждения попросту перемешали «лагонду» в руки такого же собственника, да и нет на свете такой экономической системы, которая одарила бы Черную Ширл шикарным автомобилем, а Габриеля — стиркой и пятерыми детьми.
Однажды, шагая поздно ночью к остановке автобуса, Мэри сказала дочери:
— А тебе не кажется, что мы их используем?
— Как это? Учитывая, что мы с тобой работаем в два раза старательнее всех, логично было бы утверждать обратное.
— Да, но мы притворяемся подругами, делаем вид, будто и сами такие же, а по дороге домой высмеиваем их, обсуждаем, как занятные образцы человеческой породы.
— Они и есть занятные образцы. Среди «белых воротничков» таких экземпляров уже и не встретишь. И потом, до наших личных бесед никому нет дела.
— Им — конечно, а как насчет нас? — Мать помолчала, потом негромко спросила: — Собираешься написать о них?
— Еще не думала. Вообще-то я здесь не за этим. Наверное, помещу их в мысленный архив: когда-нибудь пригодятся.
Девушка почти слышала следующий вопрос: «А меня ты занесешь туда же?» Однако Мэри Дактон не промолвила ни слова, и некоторое время они шагали в тишине.
В автобусе мать произнесла:
— Как по-твоему, сколько еще мы продержимся в этой забегаловке?
— Покаты не устанешь от рыбы с картошкой. Знаешь, иногда мне приходит на ум поискать работу судомойки в «Л'Экю де Франс».
— А ты привыкла там питаться?
— Только по праздникам. Еще в «Мон плезир» и «Веселом гусаре». Любимые места Мориса. А вот «Берторелли» мы и вовсе рестораном не считали. У него мне тоже нравилось.
Интересно, подумалось Филиппе, Морис по-прежнему там обедает? И спрашивает ли Берторелли о ней в том, ином, мире?
Женщина опасливо проговорила:
— Пожалуй, можно поработать еще недельку-другую. Если ты не очень устала и не скучаешь. Лично я не против рыбы. Даже наоборот.
— Какое там скучаю! И вообще, уйдем, когда пожелаем. Печати все на месте, в случае чего Сид и рекомендации напишет, если как следует поднажать. Заметила, как он не любит выдавать чеки? Две трети оборота — наличные, в обход налогов. Шепнем на ухо два словечка — и он еще за год вперед приплатит.
— Не думаю, что это будет красиво. Все-таки
— По крайней мере у нас не связаны руки. А это самое приятное. Просто дай мне знать, как только тебе надоест здешняя пища.
10
Свобода и впрямь казалась им безграничной. Найди себе не занятый другими отдыхающими клочок травы под вязами в Сент-Джеймсском парке, ложись на спину, любуйся игрой серебристых бликов на темно-зеленых листьях и слушай музыку оркестра. Вокруг эстрады стояло несколько шезлонгов, на которых задолго до начала сидели завсегдатаи полуденных концертов: крупные дамы, прибывшие из пригорода или провинции, в летних шляпках, с перстнями на полных руках и солидным запасом бутербродов. Стоило заморосить легкому дождику, леди принимались рыться в пухлых сумочках, расстилали на коленях макинтоши, а шляпки прикрывали прозрачным целлофаном. Не позволять же капризам английского лета украсть у себя законные, оплаченные сорок минут удовольствия! Дамы созерцали униформу с красными галунами и слушали грохот начищенной меди, радостно отвечая на бодрое приветствие дирижера.
Впрочем, несмотря на ежедневные прогулки, для Филиппы с матерью сердцевину их общей жизни составляли все-таки Дэлани-стрит и Мелл-стрит. По мнению девушки, ни в одной другой части города нельзя было так надежно укрыться от нежелательного внимания. Здесь ощущали близость с человеком, просто ежедневно видя знакомое лицо, а не вмешиваясь в его личную жизнь. Дэлани-стрит, эту тихую заводь между бушующими реками Марилебон и Эджвер-роуд, населяли в основном люди пожилые и среднего возраста, квартиры которых располагались над семейными заведениями. Тут царил самодовольный старинный дух сонной деревушки. Многие из местных вроде старьевщиков мистера и миссис Тукес или чудаковатых сестер Пегг, вечно разгуливающих по Мелл-стрит с выводком пугливых собачек на поводках, родились и выросли на этой улице, как и их родители. Те, кто входил в избранный круг посвященных, обожали стоять в дверях своих домов и, как чудилось Филиппе, беззвучно общаться между собой. Еще они всегда зябко поеживались, даже в самые жаркие дни, провожая бесстрастными, а то и насмешливыми взглядами случайных прохожих или недавних жильцов, как смотрят аборигены на доверчивых приезжающих, прекрасно зная, что и эта волна пойдет на убыль, едва лишь рассеются чары новизны. Мысли местных жителей занимали упорные слухи о том, что власти грозятся стереть их мирок с лица земли. Ржавый забор пустыря то и дело притягивал к себе тревожные взоры. Любознательная Филиппа кое-что выяснила о здешних обитателях, время от времени осторожно расспрашивая Джорджа. Она могла бы услышать куда больше, если бы хоть изредка наведывалась в «Слепого попрошайку», однако они с матерью благоразумно решили держаться подальше: в таких местах трудно хранить свои тайны. Соседи неизменно проявляли любезность, а иногда и радушие. Смотрели, подчас улыбались, но не задавали вопросов.
По субботам на Мелл-стрит открывался рынок. В девять часов прибывали полицейские на фургоне, расставляли ограждение и перекрывали уличное движение. Маленький суматошный частный рынок одновременно казался и космополитическим, и насквозь английским. Торговаться полагалось с добродушным юмором; кое-где в оборот шли даже старые деньги. Рано поутру торговец подержанными коврами выкатывал деревянную тележку и украшал дорогу своим пестрым товаром. Другие продавцы без зазрения совести шагали прямо по тканым узорам, зато сама дорога принимала праздничный облик. Позднее улица уже приобретала вид настоящего восточного базара: тут медник выставлял на обозрение старую посуду, там приезжий из Пакистана развешивал над прилавком бижутерии качающийся занавес из деревянных бус. У соседнего лотка ветер колыхал отрезы заморских тканей. Продавцы наперебой расхваливали свежие фрукты, овощи, рыбу, мясо и кухонную утварь. В воздухе витал соблазнительный запах горячих сосисок с булочками. На углу худенький, похожий на херувима парень терпеливо раздавал равнодушным прохожим воззвания подзаголовком «Иисус вас любит». Меж деревянных помостов шныряли кошки; некоторые, набив себе брюхо объедками, недвижно, точно мертвые, спали на тряпках, упавших с витрины, в то время как на улице псы со сверкающими глазами глухо рычали от возбуждения и щурились на солнце.