Невинная кровь
Шрифт:
12
Вечерами по выходным мать и дочь нередко перетаскивали плетеные стулья в кухню, чтобы вместе смотреть телевизор. Филиппа наслаждалась новыми впечатлениями. Во время учебы ей было совсем не до этого. Морис почти не включал «ящик», с пренебрежением отзываясь обо всех передачах, кроме пары-тройки элитарных программ. Теперь же их обеих понемногу затягивал водоворот семейных сериалов, герои которых появлялись после очередной трагедии аккуратно причесанными, свежеприпудренными, с легкостью исцеляясь от физических и душевных травм — только для того, чтобы подвергнуться новым, еще более жутким. Жаль, что реальные люди лишены столь удобной способности буквально оставлять прошлое
Однажды, включив телевизор чуть раньше обычного, любительницы сериалов захватили последние десять минут беседы Мориса с епископом.
Приемный отец девушки сидел, элегантно откинувшись в современном кресле из хрома и черной кожи и слегка скрестив ноги, — в общем, смотрелся спокойным, как рыба в воде. Филиппа сразу признала модный узор на его носках, безупречную стрелку на выглаженных брюках, мерцающую кожу ботинок ручной работы. Морис был очень щепетилен в вопросах одежды.
Епископ явно чувствовал себя не в своей тарелке. Девушка с презрением взглянула на его крест, криво висящий на груди: тонкое серебро смотрелось незначительным на фоне пурпурных одеяний. Что это за скромненькое проявление веры? Талисман, если уж на то пошло, должен быть увесистым, красивым и носиться с гордостью. Похоже, священнослужителя вовлекли в борьбу на самой неудобной территории. На его одутловатом лице застыла обиженная, полустыдливая улыбка человека, допустившего некую оплошность, однако надеющегося, что никто этого не заметит.
Морис, напротив, был в отличной форме. Он внезапно передергивал левым плечом, вскидывал голову, как бы отшатываясь от собеседника, хлопал костлявой ладонью по правому колену, сутулился, словно задумавшись в поисках возражения. Заученные наизусть ужимки не имели ничего общего с нервозностью, скорее безмолвно свидетельствовали о совместной работе тела и разума, излишне смятенных, чтобы уместиться в модной кожано-стальной ловушке кресла и в пределах фальшивых студийных стен с красиво намалеванным названием передачи: «Раскол». Голос приемного отца показался девушке более возбужденным, чем обычно, голосом педанта:
— Что ж, давайте-ка подытожим сказанное вами. Господь, который, по вашим словам, является Духом, бесформенным и бестелесным, сотворил человека по Своему образу и подобию. И вот творение согрешило. Не будем здесь останавливаться на сказочках о райских кушах и наливных яблочках — довольно того, что, используя ваше собственное выражение, люди отпали от благодати. И потому любое дитя, приходящее в мир, еще не имея собственной вины, запачкано первородным грехом. Бог, не желая взыскивать с нас кровь за зло, послал Единственного Сына на землю, дабы тот пострадал и был убит самым варварским способом и так утолил Отцовскую жажду возмездия, то есть примирил человека с Творцом. Сын этот, как вы утверждаете, родился чудесным образом от девственницы, прожил безгрешную жизнь и умер за наше непослушание. И хотя ученые не имеют достаточно исторических подтверждений о реально существовавшей личности по имени Иисус из Назарета, мы наслышаны о принятых в Древнем Риме методах казни. Ни вы, ни я, к счастью, не присутствовали при распятии, однако можно назвать данный способ убийства наиболее мучительным, унизительным, медленным, скотским и кровавым. Теперь представим, что на наших глазах человека прибивают к перекладине. Разве не сделали бы мы все возможное, дабы спасти несчастного? Разве удержались бы, особенно если бы ничем не рисковали? А Господь Любви позволил этому случиться, и не с кем-нибудь, а со Своим Сыном. Так не просите же нас поверить Богу, способному на более бездушный поступок, чем любое из Его творений. У меня больше нет сына,
Мэри встала и, не говоря ни слова, отключила звук.
— Что это значит: «больше нет сына»?
— Его сын Орландо погиб вместе с матерью в дорожной аварии. Вот почему Морис и Хильда взяли меня на воспитание.
Впервые за все время у них зашел разговор о приемных родителях. Филиппа ожидала, что лед молчания сломается, что мать спросит о потерянных десяти годах, была ли она счастлива в доме на Кальдекот-Террас, в какую школу ходила, какой образ жизни вела. Но Мэри произнесла лишь:
— Значит, вот как он тебя воспитал? Убежденной атеисткой?
— Примерно лет в девять я узнала, что религия — чепуха, рассчитанная на глупцов. Мне ясно намекнули: освободись от всяких догматов и живи своим умом. Вряд ли Морис когда-нибудь верил в Бога.
— Стало быть, поверил теперь. Иначе откуда столько ненависти? Морис не разъярился бы так, говори епископ о феях или плоской земле. Бедный святой отец! Чтобы победить в этом споре, ему пришлось бы сказать такие вещи, на которые у него никогда не повернется язык и которые ни Би-би-си, ни зрители — в особенности христиане — не пожелают слушать.
«Что еще за вещи?» — удивилась про себя дочь. Вслух же сказала:
— А ты верующая?
— О да, верующая. — Женщина покосилась на экран. Морис продолжал жестикулировать, превратившись в маленькую бессловесную марионетку на невидимых нитях. — Епископ ничего не знает наверняка, но способен любить то, чему верит. А твой отец узнал точно — и возненавидел. Мы с ним несчастные люди. Я тоже верю, но уже не могу любить.
«Во что же ты веришь? — вертелось у девушки на языке. — И что это меняет?» Ее сердце переполнило восторженное волнение, любопытство и тревога, как если бы ноги впервые ступили на неизведанную, полную опасностей и неожиданностей землю.
— Ты же не можешь верить в ад?
— Это легко, если там побываешь.
— Но я полагала, что все прощается. Разве не в этом суть? Говорят, ничто не отлучит человека от Божьей любви. Мне казалось, христианам достаточно попросить.
— Для этого требуется вера.
— У тебя она есть, сама говоришь. Завидую.
— Нужно еще раскаяние.
— Подумаешь! Пожалеть о содеянном, чего уж проще?
— Пожалеть, однако не потому, что поступок привел к неприятным последствиям. Захотеть, чтобы ты никогда не совершал того, что натворил, — это действительно легко. Раскаяние означает — взять на себя вину, признаться в содеянном зле.
— А здесь-то что сложного? По-моему, разумная цена за мгновенное прощение грехов и — вдобавок — вечную жизнь.
— Десять долгих лет я внушала себе, что не виновата, что не могла предотвратить убийства. И вот я свободна, насколько это возможно, и даже общество потеряло ко мне интерес, дескать, довольно с нее наказания, долг уплачен. Не могу же я сейчас заявить: пожалуй, теперь не помешает очиститься и перед Богом.
— Почему нет? Вспомни предсмертные слова Гейне: «Dieu me pardonnera, c'est son m'etier». [34]
34
«Бог меня простит, — это его профессия» (фр.).
Мать не ответила. Лицо ее приобрело замкнутое, отрешенное выражение, словно беседа причиняла боль.
Филиппа неумолимо продолжала:
— Почему ты так не любишь говорить о религии?
— Обходилась же ты без нее до сих пор.
Девушка взглянула на экран, порывисто поднялась и выключила телевизор. Доброе обиженное лицо епископа превратилось в светящуюся точку. Мысли Филиппы приняли новое, более личное направление.
— Меня крестили в детстве?
— Да.