Невинность
Шрифт:
Несколькими неделями позже, в привычный нам час – после полуночи – просматривая газеты в зале периодики центральной библиотеки, мы наткнулись на статью о жертве ограбления, разыскивающей двоих мужчин-спасителей. Мы узнали его только потому, что статью иллюстрировали две фотографии: одна, после выздоровления, ничего нам не говорила, а вторую полицейский сделал в приемном отделении больницы. Зрение к нему вернулось, звали его Роберт Паттика, и он надеялся найти нас, чтобы вознаградить за нашу доброту и участие. Мы не хотели, да и не нуждались в награде. А с учетом того, что мистер Паттика коснулся моего лица и что-то знал о моих отличиях от обычного человека, у нас возникли сомнения в искренности его мотивов.
Самым интересным в статье оказались слова мистера Паттики о светляках. Когда он прикоснулся к моему лицу, пусть и слепой, он увидел светляков, какими их помнил по своему детству в сельской глубинке, и хотя их узнал, они показались ему странными, потому что он вдруг представил их себе маленькими воздушными кораблями, бесшумно плывущими сквозь темноту. Видение так захватило мистера Паттику, что он не смог выбросить его из головы и теперь продавал свой дом в городе, менял профессию и возвращался в городок, где вырос, где по-прежнему летали светляки и людей окружала живая природа. До того момента он и не осознавал, как ему ее не хватало.
Мы с отцом так и не нашли разумного объяснения.
Мы точно знали: если бы мистер Паттика увидел мое лицо, он или убежал бы в ужасе, или, несмотря на свои травмы, набросился бы на меня. Слишком много нам пришлось вынести за десять лет, чтобы верить, что, увидев нас, кто-то распахнет нам объятья. Единственным из живущих на поверхности, отнесшихся к отцу по-доброму, оказался тот, кто дал ему ключ от продовольственного склада, но даже этот человек не мог заставить себя встречаться с отцом чаще, чем раз в год – и буквально на считаные минуты, – чтобы убедиться, что тот жив и здоров.
Но светляки? Как мог мистер Паттика увидеть светляков, за которыми я наблюдал до встречи с ним, и как мог прийти к образу, который возник в моей голове: крошечные воздушные корабли в темноте? Мы смогли сделать лишь один вывод: удары по голове не только временно ослепили его, но и также временно одарили его телепатическими способностями.
Нам повезло, потому что короткое проявление сверхъестественных способностей отвлекло мистера Паттику от информации, которой могли бы поделиться с ним подушечки пальцев, ощупывая мое лицо.
Разумеется, мы понимали, что телепатия – притянутое за уши и маловероятное объяснение. Однако мир этот труден для понимания, он многослойный и сложный, и большинство объяснений, за которые хватаются люди, встречаясь с непознанным, малоубедительны. Само наше существование как мыслящих существ – чудо, не имеющее объяснения. Каждая человеческая клетка с ее тысячами белковых цепочек сложнее «Боинга-747» или самого большого круизного лайнера, если на то пошло, сложнее их обоих, вместе взятых. Вся жизнь на Земле, во всем ее удивительном разнообразии, предлагает себя для изучения, но, хотя мы проникаем во все более глубокие слои ее структуры, смысл жизни нам понять не удается.
Нет конца чудесам и загадкам: светляки и музыкальные шкатулки, звезды, числом превосходящие количество песчинок на всех пляжах мира, крошечные яйца, которые становятся гусеницами, чтобы превратиться в бабочек, сердца, полные тьмы, и другие, лучащиеся светом.
58
В 1.40 утра Гвинет припарковалась у тротуара с южной стороны кафедрального комплекса, в нескольких шагах от служившего резиденцией архиепископа здания, к которому с обеих сторон подходила окружавшая комплекс стена.
– Здесь?
– Да.
– И что мы тут делаем? – спросил я.
– Идем в гости.
Она наклонилась к зазору между спинками сидений, что-то поискала на полу за своим и достала матерчатый мешок для стирки с горловиной, затягивающейся тесемкой.
– Зачем это? – спросил я.
– Для удобства.
Замерзшее и крошащееся небо повисло над нами, бесчисленные мириады кристаллов падали сквозь ночь, улица напоминала спокойное море белизны…
Мы перебрались через сугроб, оставленный снегоочистителем, пересекли погребенный под снегом тротуар, нарушили белоснежный покров на широких ступенях перед обрамленным колоннами портиком.
Когда она достала из кармана ключ на зеленом эластичном пластиковом шнурке, у меня вырвалось:
– Да нет же!
– Что?
– Это не то место, которое я ожидал.
– А какое место ты ожидал?
– Не знаю. Только не это.
– Что ж, нам тем не менее сюда, – ответила она.
– Ух ты. Нам лучше снять обувь.
– Мы ее не снимали, когда зашли в дом Саймона.
– Он жил всего лишь в бунгало, да и мы спешили.
– Мы и сейчас спешим, – сказала она, – да и с чего это место более святое, чем бунгало Саймона?
Тем не менее я расстегнул молнии моих залепленных снегом сапог и снял их, а она последовала моему примеру. Мы оба остались в кроссовках, она – в тех же серебристых, в которых, как Меркурий, порхала среди библиотечных стеллажей и по коридорам.
Ключ сработал, засов врезного замка повернулся, и мы вошли в просторное фойе, круглое и вымощенное мрамором. Рядом с дверью светились зеленым кнопки пульта охранной системы. Сирену отключили, как нам и обещали, но красная лампочка над словами «ЗАЩИТА ПЕРИМЕТРА» молчаливо мигала, свидетельствуя о нарушителях. Сняв перчатки и сунув их в карман, Гвинет уже держала в левой руке полоску бумаги, полученную от опекуна. Я направил луч фонарика на надпись. Правой рукой она нажала на четыре кнопки с цифрами и на звездочку. Лампа над надписью перестала мигать и погасла.
Доверие. Наши отношения основывались на доверии. И я ей доверял. Но при этом и нервничал. Во рту пересохло от предчувствия дурного.
Парадная лестница не являлась атрибутом интерьера и не выходила в фойе. Мы прошли в большую комнату, направляя лучи фонариков направо и налево. Здесь архиепископ принимал гостей, потому что в его обязанности входило налаживание тесных контактов с людьми, занимающими в городе ведущие позиции в сфере политики, бизнеса, искусства и религии. Несколько элегантно обставленных гостиных уголков, персидские ковры, уникальная антикварная мебель, великолепные картины со сценами из Святого Писания, мраморные статуи библейских персонажей, в том числе и Девы Марии, маленькие иконы на столах и в нишах. Украшал зал приемов и большой портрет Иисуса кисти художника, уделявшего особое внимание деталям и умеющего так создать ощущение глубины, что картина выглядела трехмерной, и у меня на мгновение перехватило дыхание.