Невинность
Шрифт:
– Черный фрак, черная рубашка, белый галстук, цилиндр, – уточнил я.
– Да, с этой, но и с другими, мужчинами, женщинами, детьми. Картины выглядели экзотично, угрюмые и тревожащие, иногда с несколькими марионетками, иногда только с двумя. Марионетка, о которой ты говоришь, из витрины магазина антикварных игрушек, встречалась чаще всего. Даже на тех картинах, где в центре находились другие марионетки, фрак обязательно виднелся на заднем плане, что-то его прикрывало, или на нем лежала тень, но он обязательно присутствовал. Критиков, которые хвалили абстракции Паладайна,
– Я никогда не понимал абстрактное искусство, – признался я.
– Иногда я думаю, что никто его не понимает, но люди должны притворяться, чтобы не выглядеть неотесанными мужланами. Мой отец любил цитировать критика Пола Джонсона, который однажды назвал работу Джексона Поллака «гениальным линолеумом». Папа крайне не любил марионеточный период в творчестве Паладайна, но говорил, что художник, по крайней мере, создавал на холсте что-то узнаваемое вместо бессмысленных пятен и полос, благодаря которым разбогател.
Она объезжала снегоочиститель, который двигался, по ее разумению, слишком медленно, а с другой стороны уже приближался другой. Гвинет проскочила между ними по центральной полосе, еще не очищенной от снега, и оба водителя осуждающе ей посигналили.
– А если бы рядом оказался коп? – спросил я.
– Его же не оказалось. Короче, Паладайн продавал свои картины с марионетками, но уже по более низким ценам. Пока не убил жену и двоих детей, мальчика десяти и девочку двенадцати лет. На некоторых картинах он изображал марионеток с их лицами. После смерти детей он их обезглавил…
– Не люблю я такие истории.
– У меня они тоже не вызывают улыбку. Обезглавив, Паладайн обезглавил и отрезал конечности жены и детей. Затем пришил головы и руки-ноги обратно, но уже свободно, толстой черной ниткой. Разрисовал лица белым, добавил черные детали, нарисовал на щеках яркие пятна румянца.
…С белыми плащами, мантиями и саванами, вздымающимися со всех сторон, город казался населенным призраками, а не живыми людьми, и все эти призраки наблюдали на нами.
– Он это как-то объяснил? – спросил я. – В суде?
– Ни до суда, ни до сумасшедшего дома дело не дошло. Покончив с семьей, Паладайн разрисовал себе лицо, как было у марионетки, которую ты видел в магазинной витрине. Потом поднялся на крышу своего четырехэтажного дома, прямо здесь, в самом респектабельном районе города, и прыгнул вниз.
Меня передернуло.
– Почему?
– Этого нам никогда не узнать.
– А как это связано с настоящими марионетками?
– Полиция нашла шесть в студии Паладайна, которая находилась в его же доме. Все одинаковые, вроде той, которую ты описал. Он вырезал их сам из чурбаков тиса, изготовил шарнирные соединения и раскрасил. Ты знаешь, что такое тис, Аддисон?
– Нет. В городе я с восьми лет, о деревьях знаю не так чтобы много.
– Тис – кладбищенское дерево, символ скорби и смерти.
– А что случилось с шестью марионетками?
– Их продали коллекционерам. После убийств и самоубийства его картины с марионетками в двадцать раз подскочили в цене – я не говорю «в ценности». Многие поклонники творчества Паладайна больше не захотели держать у себя работы этого периода, но некоторые… энтузиасты хватали все, что поступало на рынок. И все шесть вырезанных вручную марионеток ушли по хорошей цене, когда Эдмунд Годдард выставил их на аукцион.
– Все это произошло до того, как ты родилась.
– Да, до того, как ты приехал в город.
– А потом, когда тебе исполнилось тринадцать, марионетка вдохновила тебя на создание готического облика. Почему?
– Мне случайно попалась ее фотография в журнале.
– Да, но почему ты приняла ее облик?
Гвинет ушла от ответа.
– Как ты и слышал, я через подставных лиц разыскала и выкупила четыре марионетки из шести. Самолично проследила за их сожжением.
– Ты собираешься купить и уничтожить две оставшиеся?
– Я не знаю, где они. И меня это очень тревожит.
– Тревожит… почему?
Мы прибыли к транспортному кругу на площади Вашингтона, в центре которого, на пьедестале, первый президент и легендарный военачальник восседал на коне, с отлитым в бронзе строгим лицом, словно собирался бросить вызов городу, если не миру, огласить свое видение правды, свободы и чести. Три чистяка в больничном белом стояли около памятника, оглядываясь в поисках чего-то своего, ожидая только им ведомого.
Гвинет миновала три четверти круга, прежде чем повернуть в одну из авеню, по радиусам отходящим от площади. Первый проход снегоочистителя отбросил снег с мостовой на припаркованные у тротуара автомобили. И все шло к тому, что к утру они превратятся в череду иглу, уныло застывших вдоль улицы.
За две ночи нашего знакомства я уяснил, что моя настойчивость, если дело касалась ее секретов, вела лишь к усилению социофобии, из-за которой она могла отгородиться от меня, а то и вообще порвать наши дружеские отношения. Но теперь я знал, что наши жизни пересеклись задолго до нашей встречи, и первым знаковым моментом стала ночь ее рождения. С учетом этого озадачивающего открытия я все-таки решился задать ей еще несколько вопросов.
– Почему ты тревожишься из-за двух последних марионеток?
– Теперь я тревожусь не так, как прежде. У нас встреча в час ночи. Нам нельзя опаздывать.
– Встреча с кем?
– Ты увидишь.
Я вновь вернулся к интересующему меня вопросу:
– Почему ты тревожишься из-за марионеток?
Она ответила не сразу, но на этот раз все же не стала играть в молчанку.
– Со временем, после того как я приняла их облик, я начала осознавать… что им известно обо мне.
– Известно о тебе?
– Да.
– Всем шести?
– Я знаю, что чувствую, и я знаю, что это правда. Но тебе нет нужды думать, что в этом есть здравый смысл, просто не бери в голову.