Невинность
Шрифт:
– Кто такой Эдмунд Годдард?
– Он занимается дорогими предметами искусства и антиквариатом, галерейными и аукционными продажами. Для всех репутация у него безупречная, но не для меня.
– Почему не для тебя?
– Папа работал со многими галеристами, когда создавал свою коллекцию, но после нескольких сделок с Годдардом прекратил с ним деловые отношения. Сказал, что Годдард балансирует на лезвии ножа и в какой-то момент сам на него и напорется.
На улице с роскошными магазинами она свернула к тротуару перед большой галереей с названием в одно слово: «ГОДДАРД». Четыре витрины с помощью зеркал, черного бархата и продуманного освещения превратили в шкатулки для ювелирных украшений, и в каждой роль бесценного бриллианта играла одна картина.
Эти постмодерновые абстракции я находил не просто уродливыми, но депрессивными. Признаю, я не понимаю искусства, которое не изображает чего-то конкретного. И не испытываю ни малейшего желания его понимать.
– Я знаю, где живет Годдард, – пояснила Гвинет, – но меня потянуло сюда.
Она отъехала от тротуара, повернула налево за угол, снова налево в проулок, который тянулся за зданиями, выходившими фасадом на авеню. Мы увидели, что дверь служебного входа в галерею распахнута и мужчина в длинном пальто укладывает большую картонную коробку в багажное отделение мерседесовского внедорожника.
Освободившись от груза, он повернулся к нам. Высокий, толстый и абсолютно лысый. Издалека я не смог точно определить его возраст, решил, что ему от сорока до шестидесяти. Многие мужчины, даже молодые, бреются налысо, и не так-то легко сказать, у кого лысина естественная, а у кого – дань моде.
Гвинет остановила «Ленд Ровер» в двадцати футах от него, передвинула ручку переключения скоростей на парковку, выключила фары, потом двигатель.
– Это он. Годдард.
– Что теперь? – спросил я.
– Понятия не имею.
Мы выбрались из «Ровера» и направились к лысому, который, глянув на Гвинет, сказал:
– Здесь для тебя ничего нет, девочка.
– Я ищу Саймона.
Мы продолжали идти к нему, и он достал из кармана пистолет, нацелил на нее.
– Стоять!
Я не питал иллюзий насчет того, что мейс и тазер возьмут верх над пистолетом. Гвинет тоже. Поэтому ответила:
– Ты не застрелишь меня, чтобы не рисковать своей шикарной жизнью.
– Если дашь мне хоть малейший повод, я пристрелю и тебя, и твоего загадочного друга, а потом отолью на ваши трупы.
52
Проулок освещался только несколькими забранными в проволочные колпаки лампами, закрепленными над дверями некоторых заведений. Снежное покрывало не освещало путь: с обеих сторон стены шести– и семиэтажных зданий находились очень близко и отсекали янтарное сияние города. Проулок населяли какие-то зловещие тени, хотя я думал, что это все-таки тени, а не живые существа.
Находясь достаточно далеко от Годдарда, чтобы не сомневаться, что увидеть мои глаза он не может, я смотрел прямо на него, но по-прежнему не мог определить его возраст. Жир разглаживал морщины, которые время могло высечь на его лице. Голос звучал так, будто питался он исключительно майонезом и маслом и никогда не откашливался. Даже при таком плохом освещении я видел, что лицо у него словно таяло.
– Я ищу Саймона, – повторила Гвинет. – Только не притворяйся, будто ты не знаешь, о ком я.
Годдард небрежно махнул рукой с пистолетом, но тут же вновь навел его на цель.
– Чего мне притворяться? Какой смысл? Его здесь нет.
– Куда они его увезли? – спросила она.
– С какой стати мне тебе говорить? Все закончено, все, пусть даже Телфорд отказывается это признать.
– Саймон понятия не имеет, как меня найти. Незачем причинять ему боль.
– Теперь в этом нет смысла, никакого, но нет мне никакого дела до твоего Саймона. Разве что…
– Что? – переспросила она.
– Я уезжаю из города. И тебе следует уехать. Если хочешь жить.
– Думаю, я еще немного задержусь.
– У меня собственный остров, на нем имеется все необходимое.
– Кроме честности.
Он добродушно рассмеялся.
– Для выживания честность необязательна, маленькая девочка.
– Ты сказал «разве что». О чем речь?
– Ты можешь так не думать, но я могу быть нежным. Человек я культурный, образованный, с отменным вкусом, многоопытный. Вне этих крысиных гонок, без необходимости всегда играть на победу ты найдешь, что я прекрасный спутник жизни. Как знать, может, даже придешь к выводу, что в прикосновениях нет ничего страшного.
Я уже начал гадать, а может быть, он и Гвинет говорят каждый о своем. Его слова не имели никакого отношения ни к Саймону, ни к Телфорду. А последний намек выглядел настольно оскорбительным, что у меня мелькнула мысль, а не поехала ли у него крыша.
– Уезжай со мной из города, и по пути я позвоню Райану Телфорду и скажу ему, что мы оба выходим из игры, ты и я, поэтому нет никакой необходимости вырывать информацию из твоего друга-художника Саймона. Все кончено. Напрасный труд.
Повисшее молчание создало ощущение, что Гвинет рассматривает предложение Годдарда.
– Ты только отвезешь меня к Телфорду, – наконец ответила она.
– Маленькая девочка, ты же такая нежная. Если ты поедешь со мной, я предам сотню райанов телфордов. Ради тебя я бы застрелил сотню таких, как он, и собственную мать, будь она еще жива.
В сумраке проулка падающий снег не выглядел таким ярко-белым, как по всему городу, и ветер не проникал в эту щель между высокими зданиями, так что ночь здесь не казалась столь хаотичной. Но при этом, слушая их разговор, я чувствовал нарастающее вокруг безумие и не удивился бы, если бы здания вдруг наклонились под критическими углами или мостовая начала перекатываться, будто палуба корабля в штормящем море.
Гвинет вновь избрала молчание, и чем дольше оно длилось, тем сильнее я удивлялся тому, что она не оскорбилась. Наконец она разлепила губы:
– Сначала мне надо кое-что узнать. Хотя значения это больше не имеет. Из чистого любопытства.
– Мой остров площадью в одиннадцать акров. На нем…
– Не об этом. Я уверена, что твой остров прекрасен и ты позаботился обо всем.
– Тогда о чем? Спрашивай, дорогая. Все, что угодно.
– Ты продавал то, что приносил тебе Телфорд.