Невинность
Шрифт:
Она нажала на кнопку звонка.
Никто не ответил, она открыла дверь, и мы вошли. Увидели мертвого Уолтера, лежащего в арке между прихожей и гостиной. Выстрелили в него не один раз.
В гостиной горели лампы, перед статуэткой Девы Марии мерцала свеча, в телевизоре о чем-то рассуждали голоса – Уолтер и его сестра в тот роковой час смотрели какую-то передачу, – и Джанет лежала в луже крови, умерев более медленной смертью, чем ее брат.
Ее жестокое убийство стало прошлым, и тоже убитая жена Уолтера, Клер, улыбалась с двух фотографий в серебряных рамках с узором из роз. Готический макияж Гвинет не смог полностью
Диктор выпуска новостей сообщил о запрете всех международных рейсов из и в Соединенные Штаты, но мы не успели обдумать его слова, потому что лестница звала нас наверх, пусть, возможно, и вела на эшафот.
В коридоре второго этажа мы миновали открытую дверь детской спальни, куда медсестру по имени Кора привели, чтобы убить вместе с детьми. Теперь там не было ни медсестры, ни детей: только их тела.
В комнате, отведенной безымянной девочке, Телфорд сидел на краю кровати, на которой обычно спала Кора. Он наклонился вперед, положив локти на колени, руки висели между ног, сжимая пистолет. Поднял голову, когда мы вошли, улыбнулся, но радости в его улыбке я не увидел: только лихорадочное ликование бешеного шакала.
66
Волосы Телфорда висели влажными, неопрятными лохмами, словно он только что вышел из душа, однако намокли они от пота, о чем говорил характерный кислый запах. На бледном, блестящем лице черные радужки налитых кровью глаз напоминали порталы в мир его разума, начисто лишенный света. Розовые губы покрылись серым налетом, словно он тоже задумал податься в готы.
– Маленькая мышка, ты – фантазия онаниста.
– Ты – нет, – ответила она.
– А кто этот человек в маске, Кимосаби? [22]
22
Кимосаби/Kemosabe – одно из прозвищ Одинокого Рейнджера, героя американского фольклора.
– Не узнаешь? Капюшон и все такое? Он – Смерть? [23]
– Я не думаю, что Смерть катается на лыжах.
Он хрипел, как было и по телефону, и слова давались ему с большим трудом.
– Ты неважно выглядишь, – отметила Гвинет.
– Согласен с тобой.
Он взмок от пота, рубашка прилипла к телу, брюки запачкала кровь, но не его.
Гвинет подошла к кровати безымянной девочки, не отрывая глаз от Телфорда.
– Я думала, ты в Японии.
– Дальний Восток уже не так хорош для бизнеса.
23
В западной цивилизации смерть мужского рода.
– Поэтому ты вернулся раньше.
– Недостаточно рано.
Опасаясь, что нас уже окружили, я спросил:
– А где ваши… помощники?
– Мерзавцы струсили и сбежали.
– После того, как погубили всю семью.
– Этим их не напугать. Но у меня случился приступ, и они умчались, как маленькие девочки.
– Приступ?
Вновь он невесело улыбнулся.
– Вы увидите.
Гвинет положила тазер на прикроватный столик.
– Я тоже не смогу стрелять, – и Телфорд положил пистолет на кровать рядом с собой.
– Когда появились симптомы? – спросила Гвинет.
– Легкость в голове – утром. Легкая тошнота после полудня. Температура к обеду. Потом шандарахнуло.
– Болезнь быстрая.
– Поезд-экспресс.
В мои недавние визиты в библиотеку я не читал газет. Внезапно какие-то отрывки, которые слышал по телевизору двумя днями раньше, сложились воедино, и я понял, какой подтекст упускал в разговорах Гвинет с Годдардом и архиепископом.
Я всегда жил рядом с миром и только в малой степени в нем. В данном случае ценой изоляции стало неведение.
Гвинет начала снимать поручень безопасности с больничной кровати девочки.
– Лучше ее не трогать, – посоветовал Телфорд.
– Я увожу ее отсюда.
– Я к ней прикасался. Лапал. Она такая милая. Сочная. От этого она теперь умрет.
Гвинет откинула одеяло и простыню. Мы увидели, что пижама расстегнута, а штанишки спущены до колен.
Я отвернулся.
– Мог только потрогать. – В голосе куратора слышалось сожаление. – Но удовольствие получил.
Он резко обхватил себя руками и согнулся, едва не свалившись с кровати Коры. Послышался тот самый звук, похожий на кряканье, словно он пытался поднять или подвинуть что-то тяжелое, который мы уже слышали по телефону. Выглядел он так, словно его внутренности рвутся наружу и он отчаянно пытается их удержать. Что-то не похожее на блевотину и более вонючее потекло изо рта.
Стало понятно, о каком приступе он говорил.
Гвинет уже наклонилась над кроватью, застегивала пижаму, подтягивала штанишки.
– Аддисон, в ящике прикроватного столика ты найдешь бутылочку спирта, упаковку марлевых салфеток и клейкую ленту. Пожалуйста, передай их мне.
Я выполнил ее просьбу, радуясь тому, что могу принести пользу. Все доставал левой рукой, не выпуская из правой баллончик с мейсом.
Когда Телфорд чуть оклемался, он выпрямился и вытер рот рукавом. Слезы, повисшие на ресницах и скользящие по щекам, обрели кровяной отлив. Он огляделся, словно пытаясь вспомнить, где находится и как сюда попал.
Гвинет вытащила иглу с пластиковой трубкой из вены в левой руке девочки и оставила болтаться на пакете с жидкостью, который крепился на штативе.
– Я не думаю, что это необходимо, но хуже не будет, – и она протерла спиртом место, откуда вытащила иглу.
– Что это за швы у нее на боку? – спросил Телфорд, уже сообразивший, что к чему.
– Два дня тому назад у нее убрали питательную трубку, – ответила Гвинет.
– Мне они не понравились. Вызвали отвращение. А в остальном она такая нежненькая. Жаль, конечно, что не шевелится, но все равно хороша.
– Она же ребенок.
– Оно и к лучшему.
Гвинет накрыла прокол марлевой салфеткой и закрепила клейкой лентой.
Телфорд вдруг разозлился.
– Черт бы тебя побрал, у этой сучонки мозг умер и она заражена. Что ты делаешь? Какой смысл? Почему ты по-прежнему заботишься о ней?
– Она особенная, – ответила Гвинет.
Подняв пистолет, которым, по его словам, уже не мог воспользоваться – так ослабел, Телфорд спросил:
– Чем она особенная?
Вместо того чтобы ответить, Гвинет убрала одеяло с кровати, а простыню накинула на изножье. Теперь девочка лежала в пижаме, открытая с головы до ног.