Невинность
Шрифт:
Тигью Хэнлон, опекун Гвинет и благодетель, который дал отцу ключ от продовольственного склада и примыкающего к нему магазина подержанных вещей, оказался совсем не адвокатом, получающим высокие гонорары, как я поначалу предполагал.
В свое время морской пехотинец, прошедший войну, он стал священником и настоятелем церкви Святого Себастьяна. Именно к нему в час беды обращались наши с Гвинет отцы. Именно благодаря ему его прихожанка, мать судьи Галлахера, приняла все необходимые меры, чтобы девочку отдали под опеку Гвинет. Он был осью наших пересекшихся жизней.
В ту ужасную ночь мы находились в подвале дома настоятеля, примыкающего к церкви Святого Себастьяна, и отец Хэнлон обходился без белого воротничка священника, символизирующего на публике его статус.
До его признания чашу моего сердца до краев наполняли эмоции, а теперь она переполнилась. Я сел на краешек кресла, попытался найти подобающие слова и поначалу не смог. Накатившая волна эмоций не сшибла меня. Диплом по стоицизму я защитил еще до того, как научился ходить. Мне требовалось лишь мгновение покоя, и нужные слова, я это знал, обязательно бы нашлись.
– Вы кормили нас все эти годы.
– Еда не принадлежала мне. Ее жертвовали церкви.
– Вы одевали нас.
– Ношеной одеждой, которую тоже приносим в дар.
– Вы хранили наш секрет.
– Другого и нельзя ожидать от священника, выслушивающего исповеди.
– Вы никогда не подняли руку на отца.
– Я видел его лицо лишь несколько раз.
– Но никогда не ударили его.
– Я смог только раз посмотреть ему в глаза.
– И не ударили его.
– Мне следовало это делать чаще.
– Но после каждой встречи вы впадали в отчаяние.
– У меня периодически случалась депрессия и до того, как я узнал о тебе и человеке, которого ты называешь отцом.
– Однако от мыслей о нас ваша депрессия усиливалась. Вы сообщили в записке, что мы вызывали у вас кошмары, но вы все равно поддерживали нас.
Закрыв лицо руками, он заговорил на латыни, не со мной, возможно, молился. Я слушал, и, хотя не понимал слов, его великая печаль сомнений не вызывала.
Я поднялся с кресла, приблизился на пару шагов к отцу Хэнлону, но остановился, потому что мне не даровали, в силу моих отличий, способность утешать людей. Если на то пошло, я вызывал ярость. В ту ночь, когда отца жестоко убивали, я лежал под внедорожником, остро ощущая собственную неадекватность, бесполезность, и стыдился своей беспомощности.
Латинские слова крошились в его рту, слетали с губ отдельными слогами, он запинался в молитве, глубоко, со всхлипом вдыхал, а с выдохом из груди вырывались какие-то отрывистые звуки, наполовину рыдания, наполовину свидетельства отвращения.
Двадцать шесть лет жизненного опыта говорили, что именно я вызвал столь сильные, неконтролируемые эмоции.
– Я уйду. Не следовало мне вообще приходить сюда. Глупо. Я поступил глупо. И безответственно.
– Нет. Подожди. Позволь мне взять себя в руки. Дай мне шанс.
Мы получили от него так много, что я считал себя не вправе отказывать ему в любой просьбе.
Совладав с эмоциями, он направился к двери, через которую мы вошли, еще раз проверил замки, чтобы убедиться, что запер их. Постоял, прислушиваясь к бурану, спиной ко мне, наконец нарушил долгую паузу:
– Восточный ветер, как тот, что разделил море. – Эта мысль привела к другой, и он процитировал: – «Так как сеяли они ветер, то и пожнут бурю» [25] .
Хотя мне многое хотелось сказать, я знал, что лучше воздержаться. Баланс его разума и сердца нарушился, и только он сам мог восстановить гармонию.
25
Книга Осии, 8:7.
– Северные корейцы, те, что остались, совсем недавно объявили, что птицы сами не болеют, но разносят болезнь. Невозможно ввести карантин на полеты птиц.
Об астероидах, убивающих планеты, писали книги и снимали фильмы, эти истории вызывали ужас у зрителей и у читателей. Но для того, чтобы уничтожить цивилизацию, не потребовалось прилетевшей из космоса горы массой в миллион тонн. Для убийства одного человека хватало нескольких капель нектара, собранного с олеандра и замешанного в мед, а все человечество смогло отправить в мир иной нечто меньшее, невидимый глазу микроб, созданный со злыми намерениями.
– Твой отец не знал, кто он, да и не было у него причин, чтобы знать, – добавил священник, все еще стоя лицом к двери. – Ты знаешь, кто ты, Аддисон?
– Чудовище, – без запинки ответил я. – Ошибка природы, выродок, мерзость.
73
Ветер тряс дверь подвала, на которую смотрел отец Хэнлон, и он, заговорив, словно озвучил мои мысли:
– Может показаться, что это ветер испытывает дверь на прочность, но в эту ночь из всех ночей высока вероятность, что в дверь ломится что-то похуже ветра. Это не те времена, о которых Иоанн Богослов писал в «Откровении». Армагеддон представлялся часом ужаса и славы, но нет никакой славы в том, что грядет, никакого последнего суда, никакого нового мира, только горькая трагедия невообразимого масштаба. Это дело рук мужчин и женщин во всей их извращенности и греховности, жажда власти на службе массовых убийств. В такую ночь самые черные духи притягиваются из мест их обычного обитания, устраивают радостные празднества на улицах.
Нежный аромат кофе уступил место вони горящих марионеток. Помня реакцию Гвинет, когда мы с девочкой покидали дом из желтого кирпича, я прокомментировал:
– Так пахли марионетки в камине архиепископа. Но этот запах – обман. С той стороны ничего нет.
– Не будь столь уверен, – предупредил отец Хэнлон и указал на дверную ручку, которая отчаянно ходила вверх-вниз, и точно не от ветра. – Что бы ни хотело ворваться сюда, оно принесет с собой сомнения. Ты знаешь, что этот художник Паладайн в своем завещании потребовал положить с ним в гроб марионетку?
– Их же было шесть, и Гвинет нашла все.
– Эта отличалась от тех шести. Паладайн вырезал и разрисовал ее по своему образу, и говорили, что она невероятно на него похожа. Его мать, оставшаяся единственной живой родственницей, стала и наследницей. Женщина со странными интересами и не менее странными верованиями. Возможно, многое передалось ему от нее. Она похоронила сына в полном соответствии с его завещанием, на мало кому известном кладбище, которое привлекает людей, не желающих лежать в благословенной земле, и на него не ступала нога священнослужителя, какую веру ни возьми.