Невинные
Шрифт:
Зная это, Джордан перебрался к рулевой колонке и взялся за штурвал, пока Эрин склонилась над телом Христиана.
— Он еще жив? — поинтересовалась Эрин.
— Трудно сказать, — признался Рун, вставая на колени между ней и Бернардом.
Глаза Христиана оставались закрыты. На лбу у него была глубокая рана. Джордан знал, что проверять дыхание и сердцебиение бесполезно: у сангвинистов нет ни того ни другого.
Кардинал положил свой серебряный крест Христиану на лоб, будто для отправления последних ритуалов. Но через момент Бернард поднял крест, открыв взорам ожог
— Он жив, — объявил Бернард.
— Если мы умираем на службе Церкви, то мы очищены и священное серебро не обжигает нас, — пояснил Рун с ощутимым облегчением в голосе.
Эрин взяла Христиана за руку.
— Но ему нужна медицинская помощь, — предупредил Рун, глядя, как Джордан заводит мотор. — Он еще может расстаться с жизнью.
Стоун направил лодку к нефтяной платформе.
— Тогда давайте нанесем визит нашим соседям.
Глава 39
20 декабря, 06 часов 02 минуты
по центральноевропейскому времени
Средиземное море
Сидя на лодке, устремляющейся к огням нефтяной платформы, Рун вглядывался в бледное лицо Христиана. Он молод, принял постриг относительно недавно, из-за чего дерзок и непочтителен, но придраться к его вере и отваге Рун не мог. Корца сжал кулаки от досады, не желая потерять очередного соратника так скоро после гибели Надии.
Бернард вливал вино из своей кожаной фляги в полураскрытые губы Христиана мелкими порциями, но большая его часть проливалась на ввалившиеся щеки раненого. Он был все еще слишком слаб, чтобы глотать.
— А что, если я дам ему немного крови? — спросила Эрин. — Как мы сделали с графиней. Это не поможет оживить его?
— Мы считаем подобное крайней мерой, — проворчал Бернард.
Эрин этот ответ не очень удовлетворил.
— Вкус крови для столь юного существа, как он, рискует освободить в нем зверя, — прошептал ей Рун. — Мы не осмеливаемся идти на такой риск, особенно здесь, где нам практически нечем обуздать его. Давайте прежде поглядим, что мы найдем на нефтяной платформе.
— Что мы найдем наверняка, так это новых врагов, — добавил Бернард и указал на флягу, привязанную к бедру Руна. — Мы и сами должны выпить, дабы восстановить силы, насколько возможно.
Корца понимал, что Бернард прав, но ему было не по нутру отбывать епитимью на глазах у других, зная, что после нее он часто плачет и теряет ориентацию. Ему не хотелось выказывать подобную слабость.
И все же придется, понимал он.
Пока Рун отвязывал свой священный сосуд, Бернард опрокинул свою флягу и без смущения порядком хлебнул. Похоже, его грехи не мучают. Отбыв свою епитимью, кардинал всегда успокаивается через считаные мгновения.
Поднося флягу к губам, чтобы испить вина, Рун мысленно молился, чтобы ему было даровано то же самое.
Руна, распростертого навзничь на могиле сестры, окружало кладбище. Упырь
Рун пришел нынче вечером на могилу сестры, чтобы оплакать ее уход, но вместо того был повержен этой тварью, вурдалаком в изысканных бриджах и кожаном кафтане с заклепками. Клыки разорвали Руну горло, и его кровь излилась в жадный рот чудища. Но вместо смерти напавший протянул Корце запястье с перерезанными венами, истекающими черной кровью нечисти.
Рун сопротивлялся — пока холодная, шелковистая кровь не вспыхнула пламенем у него на языке.
Блаженство наполнило его, а вместе с ним — голод.
Теперь он пил запоем из этого багряного родника, понимая, что это грех, понимая, что удовольствие, пульсирующее в каждой фибре его тела, навлечет на него проклятие во веки вечные. И все равно не мог остановиться. Ему хотелось никогда не разнимать объятья, захлебываясь экстазом от каждого огненного глотка.
А затем его голова болезненно треснулась о могильную плиту сестры. Зверя рывком сдернули с него. Рун застонал, протягивая к нему руки, еще жаждая его крови.
Четверо священников оттащили монстра от алчущего тела Руна. Их серебряные наперсные кресты сверкали в холодном свете луны.
— Беги! — крикнул упырь, пытаясь предупредить его.
Но как же мог Рун покинуть такой источник блаженства и крови?
Он не опускал рук, протягивая их к чудищу.
Серебряный клинок сверкнул поперек горла монстра. Из раны хлынула темная кровь, запятнавшая его тонкую белую рубашку, замаравшая кожаный кафтан.
— Нет! — Рун пытался встать.
Четверо священников бросили труп на землю. Корца услышал, как тот рухнул на опавшую листву, и неведомо каким образом понял, что монстр ушел навсегда. Слезы навернулись ему на глаза от утраты такого блаженства.
Священники усадили Руна, вывернув руки ему за спину. Тот яростно отбивался, как загнанная в угол рысь, но они удерживали его с силой, одолеть которую он не мог.
Он изворачивался, пытаясь дотянуться острыми зубами до их шей. Его тело вожделело крови — какой бы то ни было.
Они же, не говоря ни слова, понесли его сквозь ночь. Но, несмотря на их молчание, Рун слышал много, как еще никогда в жизни. Он прислушивался к шороху каждого листка у них под ногами, к тихому шелесту совиных крыльев в вышине, к копошению мыши в своей норе. Рассудок Руна тужился постичь все это. Он стал способен различить даже биение сердец крохотных тварей: стремительное и напуганное — у мыши, более медленное и уверенное — у совы.