Невиновных нет

Глазов Григорий Соломонович

– Сугубо личное... поверьте... к вам это никаким боком...

– Ладно, ладно, - подняв руку, остановил его Лебяхин.

– Все образуется, наши контакты с вами и Павлом Александровичем не должны прерываться. Нас все-таки связывает...

– Связывает, связывает, Филипп Матвеевич. Особенно вас со мной, хотя это и дела давно минувшие, - цинично напомнил Лебяхин.

– Ну зачем так, Василий Кириллович!
– взмолился Ушкуев.

– А вы хотели как?
– Лебяхин направился к двери.
– В этот раз мы без вас обойдемся... О том, что я был у вас, о том, что вы назвали мне эти две фирмы, рекомендую не распространяться. Рекомендую из уважения к вам, - не прощаясь, он вышел.

Ушкуев облизнул пересохшие от волнения губы,

потер ладонью лоб, как бы пытался вернуть себя к иным реалиям...

– Значит, опять "Улыбка" и "Лесной шатер"?
– спросил Перфильев, выслушав информацию Лебяхина.

– Как видишь. Будем что-нибудь предпринимать?

– На сей раз оставим без внимания, но учтем.

– И занесем в скрижали, - постучал пальцем по столу Лебяхин.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. БОЛЬШАЯ СТРЕЛЬБА

1. УБИЙЦЫ. МОСКВА. РИГА. СЕГОДНЯ

Предзимье. Ноябрь нынче для Москвы и Подмосковья выдался редкий: с морозцами по ночам, но с безоблачным небом, солнышком днем и с плюсовой температурой, с бесснежьем. По сухим загородным шоссе как бы с удовольствием бежали машины, ощущая под колесами не опасную наледь, а надежную цепкость асфальта. Наслаждались последними погожими днями редкие уже любители тихих лесных прогулок.

С востока доступ на территорию дачи напрочь перекрывало большое озеро - три километра поперек, - противоположный берег являл собою крутой обрыв, за которым шли леса. С севера, запада и юга тоже тяжелые запущенные леса, ближайшее жилье - небольшой поселок - прижалось к железнодорожному переезду в пяти километрах отсюда. Кроме того, дачный участок был обнесен высокой бетонной стеной с единственными могучими железными воротами, у которых при въезде торчала пустая сейчас будка, где некогда бдел милицейский пост. Когда-то это место называлось "госдачей", она была закреплена за каким-то завсектором ЦК КПСС. Но исчез завсектором, поскольку канул в небытие и сектор, и сам ЦК. Ушли милиционеры, разбежалась обслуга. Дача стала как бы бесхозной, ее арендовала фирма "Улыбка". Несколько раз поменялись люди, сдававшие в аренду подобные дачи. И вскоре об этом вообще как бы забыли. Новые владельцы из "Улыбки" врезали в мощные неприступные ворота секретные замки, сделанные по спецзаказу на каком-то оборонном заводе. Ключи от них имелись лишь у двоих. И один из них - Анатолий Иванович Фита, - подстелив кусок поролона, сидел сейчас на берегу у мостков, слушал, как облизывая сваи, мягко плещется вода, и нетерпеливо поглядывал на часы: он ждал второго обладателя ключа. Тот запаздывал. Было зябко, но Анатолий Иванович не хотел сидеть в одной из пяти комнат добротного двухэтажного сруба, - там давно царило запустение, жилой дух выветрился, ибо дачу посещали крайне редко, она служила теперь всего лишь местом для срочных, но кратких конфиденциальных встреч обоих обладателей ключей.

Анатолий Иванович прибыл сюда не на служебной "Волге", не на собственных "жигулях", а доехав электричкой до платформы, протрусился пешочком пять верст. Таким же манером должен был добираться и человек, которого он ожидал: Анатолий Иванович любил повторять затасканную, но не случайно въевшуюся в его лексикон фразочку: "Береженого Бог бережет, сказала монашка, надевая презерватив на свечку..."

Но вот лязгнули ворота, Анатолий Иванович направился к асфальтированной дорожке. Навстречу шел невысокий, плотный, очень сутулый человек, торс его и крупную голову с рыжеватыми волосами как бы с трудом поддерживали тоненькие ноги. "Наверное в детстве страдал рахитом", однажды решил Анатолий Иванович. Он хотел было двинуться, поприветствовать, однако передумал. "Надо сохранять дистанцию в прямом и переносном смысле, - Анатолий Иванович внутренне улыбнулся удачно сложившейся фразе, но лицо его, глаза, оставались при этом строгими, жесткими, какими их привыкли видеть его подчиненные в большом и важном Госкомитете, который он теперь возглавлял.

Они

пожали друг другу руки. Рыжеволосый извинился за опоздание. Уселись в удобные плетеные кресла на веранде.

– Когда вы прилетели?
– спросил Фита.

– Позавчера... Слушаю вас, Анатолий Иванович, - рыжеволосый плохо произносил букву "л", она часто звучала, как "в" и получалось не "слушаю", а как-то гнусаво "свушаю".

– Вы перевели?
– спросил Фита.

– Да.

– Сколько?

– Семьсот тысяч.

– Куда?

– В Люксембург.

– Хорошо... Иранец доволен?

– По-моему, вполне.

– Какие новости?

– Перфильев все-таки слетал в Сеул.

– Что же это Субботин не мог еще попридержать его документы?

– Перфильев начал показывать коготки: были избиты двое людей, которые "вели" Субботина, разгромлен радиотехнический фургон. Вроде, как хулиганство окрестной шпаны. Но, полагаю, это имитация.

– Это что, сидя в Вене, вы все узнали?
– усмехнулся Фита.

– Как видите, я не в Вене, а здесь.

– Надолго?

– Не знаю.

– Вот вам и Перфильев, инженеришка из "Экспорттехнохима".

– Ушкуев отказал Перфильеву, - сказал рыжеволосый.

– Значит и мытьем, и катаньем нам не "породниться" с Перфильевым.

– Буду думать.

– Думайте.

– И вам не лишне напрячь мозги... Ну, а ваши новости?

– Мои похуже, - сказал Фита.
– Желтовский видел нас в Париже. Он преподнес мне фотографию, где все мы запечатлены. Но никаких вопросов, комментариев, интереса. Он снял нас...

– В Бурже?

– В гостинице точно, но, возможно, и в Бурже.

– Вам не следовало приходить в гостиницу. Я же говорил вам, - жестко сказал рыжеволосый.

– Но кто бы мог думать, что... такая случайность... чтоб в одной гостинице и он, и они... да еще в Париже! В Москве-то я с ними почти не встречаюсь, не разговариваю... Кто бы мог думать?!

– Думать мог "господин случай". А ему я не доверяю, поэтому всячески избегаю, - сказал рыжеволосый.
– Но есть кое-что еще в этом ряду: под видом предпринимателя Желтовский навестил "Лесной шатер", выследил иранца и был в посольстве, хотел с ним встретиться. Все это уже похоже на системный поиск, - рыжеволосый заметил, как напряглась кожа на лице Фиты и заметались глаза.
– Последнее время он зачастил в довоенный кооперативный дом, - рыжеволосый назвал улицу.
– Там в квартире номер пять проживает некая дама. По возрасту в любовницы ему не подходит. Фамилия ее, как выяснили мои люди, Скорино.

Скулы Фиты побледнели. Рыжеволосый заметил, спросил:

– Вам знакома эта фамилия?

– Не припоминаю, - ложь эту он произнес с трудом, словно после крутого подъема переведя дыхание. Вспомнил и звонок Желтовского о докладной.

"Врет, - понял рыжеволосый.
– С чего бы такой перепуг?"

– Вы уверены, что она вам незнакома?
– спросил он.
– Лучше что-то предпринять сейчас, чем потом пытаться лизнуть свою пятку.

– Не припоминаю, - упавшим голосом повторил Фита, а мысли его метались: "Может сказать о бумагах?.. Нет, нельзя... Нельзя... Поймет, что и для него это - смертельная угроза... А он такой... Но может обойдется... договорюсь со Скорино, когда она приедет... Да, но Желтовский не зря зачастил к ней... И звонил мне не зря... Неужели она ему..."

– Что же будем делать?
– упавшим голосом спросил Фита, ощущая во всем теле вялость.

– Будем делать, - неопределенно ответил рыжеволосый.
– Может выпьете коньячку, чтоб взбодрится?

– А валерьянку не порекомендуете?!
– взорвался Фита, преодолевая страх и желая перехватить инициативу.
– Да, Желтовский - это Желтовский. Что же он замыслил? Подсунул фотографию среди прочих безобидных или это случайность? Ожидал моей реакции?

– С ним все ясно, - жестко сказал рыжеволосый.