Невиновных нет

Глазов Григорий Соломонович

ВАРИАНТ 1. Вам пятьдесят восемь лет. И тут на горизонте возникает двадцатитрехлетняя, а может, на год старше или моложе красавица с длинными ногами. Влюбляетесь по уши, безоглядно. Но любовь безответна. Страдания невыносимы. Или: длинные ноги ответили на вашу любовь, но обо всем узнала жена. У вас взрослые дети. А красавица требует, чтоб вы женились, поскольку по ее словам, она забеременела от вас и об аборте слышать не хочет. Скандал...

Нет, не похоже. Вы из того мира, где все просчитывается заранее, каждое слово, каждый шаг, где самое главное - карьера. Нет, в такие омуты ваш брат не лезет...

ВАРИАНТ 2. Что-то стряслось на работе страшное, что грозит сбросить вас с Олимпа,

лишить всего. Тоже нет. Там, насколько я знаю, все у вас путем. Ваше имя звучит по радио, мелькает в газетах, на экранах телевизоров, ваши выступления в Думе толковы, рассудительны. Тут все в ажуре...

ВАРИАНТ 3. А что, если шантаж? В связи с чем? С прошлым? Но оно вроде безупречно. Да и кто посмеет при ваших-то нынешних возможностях?! Впрочем... У католиков есть поговорка: "Не уверяй, что этот ксендз не мог быть твоим отцом..."

И, наконец, ВАРИАНТ 4. Неизлечимая болезнь. Тоже маловероятно. В этих случаях люди вашего круга немедленно несутся в Германию, в Израиль или еще куда - лечиться. Жизнь для них слишком сладкая штука, чтобы не посражаться за нее, тем более за государственный счет...

Итак, стреляться вроде причины нет. Видимой, явной. Что же тогда не видимо, не явно? И почему никакого предсмертного письма, записочки вроде "Родные, простите, другого выхода нет". Так во всяком случае сказала жена Фиты оперативнику, который ездил туда сразу после случившегося. Сам Зуйков еще не был там, но, безусловно, поедет. Он снял трубку внутреннего телефона, позвонил:

– Ну что, готово? Долго копаетесь.

– Можете уже идти, Антон Трофимович, - сказали в ответ.

Когда он вошел в кабинет, монитор был включен, кассета вставлена в видеомагнитофон. Он сел. Сказал:

– Давай.

После нескольких секунд пробелов пошли кадры: подъезд к кладбищу, похоронная процессия, народу довольно много, родные, близкие, друзья, сослуживцы, два депутата Госдумы. Подошли к могиле. Кому положено, те поближе к родственникам. Камера медленно панорамирует слева направо, иногда задерживается на ком-нибудь и снова - лица, лица.

– Стоп!
– сказал Зуйков, - отмотай чуток. Вот так. Задержи.

На экране возник бородатый человек в теплой куртке с видеокамерой в руке. Он стоит в стороне, как бы укрывшись от посторонних глаз за обелиском из черного гранита.

– Да это же Желтовский!
– сказал Зуйков.

– Какой Желтовский?
– спросил помощник Зуйкова, сидевший рядом.

– Известный журналист. Да ты его по телевизору не раз видел... Поехали дальше.

...Трое довольно близко от могилы стоят как бы особняком, один из них держит папку в руке, ветер треплет рыжие волосы... Пленка кончилась.

– Теперь давай еще раз, с конца, - велел Зуйков.

...И снова камера панорамирует, но в обратном направлении. Те же лица - скорбные, сосредоточенные. Опять те, что стояли как бы особняком, но теперь их двое, третий, рыжеволосый исчез... "Что же это он не дождался самого главного в ритуале - речей и прощального швыряния горстей земли на опущенный в могилу гроб?" - подумал Зуйков и тут же забыл, поднялся:

– Похороны, как похороны, - сказал и пошел к двери...

Войдя к себе, Зуйков открыл сейф, извлек оттуда лежавший в целлофановом кулечке небольшого размера пистолет темно-коричневого цвета "Марс", калибр 6,35. Подержал его на ладони, словно взвешивал, извлек обойму, пересчитал патроны. Не хватало одного - оборвавшего жизнь Фиты. Как проверили криминалисты, отпечатки пальцев только покойного, больше ничьих. Поза, в которой нашли труп, место, где валялся пистолет, ожог у виска у входного отверстия, там следы пороха, парафиновый слепок участка

кожи между большим и указательным пальцами тоже со следом порохового выхлопа, наконец, повторная, более скрупулезная судмедэкспертиза, отсутствие следов борьбы, - все говорило, что тут - самоубийство. "Лучше, пожалуй, ежели б убийство, было б что искать, - подумал Зуйков.
– А так кроссворд с опечатками в словах, не сходится..."

К концу дня не без труда, обзвонив шесть номеров в Останкино, и каждый раз вынужденно представляясь, Зуйков добыл телефон Желтовского. Позвонил.

– Слушаю, - снял трубку Желтовский.

– Мне бы Дмитрия Юрьевича Желтовского, пожалуйста, - попросил Зуйков.

– Я Желтовский.

Зуйков назвался, представился, затем сказал:

– Дмитрий Юрьевич, хотелось бы встретиться, не откажите в любезности.

– В связи с чем?

– Об этом и поговорим при встрече.

– Вечно у вас тайны.

– Может все же найдете полчасика?

– Ладно. Завтра в десять. Не забудьте заказать пропуск.

– Непременно... Значит, жду вас...

Повесив трубку, Зуйков откинулся в кресле, смежил веки и сильно потер пухлыми ладонями лицо. Он не то чтобы устал, а какое-то странное безразличие иногда накатывалось на него, как прибрежная волна на человека бесцельно и бездумно лежащего на пляже. Он не был холериком, все делал медленно, спокойно, но надежно, слыл молчуном, обилие слов как бы мешало ему. Последнее время он уходил после рабочего дня домой с облегчением, едва выйдя из подъезда, забывал все, чем занимался целый день. Он с нежностью стал воспринимать уют своей трехкомнатной квартиры, с интересом следил, как жена в халате и в тапочках на босу ногу ходит из кухни в комнаты, хлопоча о чем-то сугубо домашнем, привычном, как оказалось, очень необходимом для душевного покоя. Он знал, что наваливавшееся иногда, как усталость, безразличие шло от возникшего в последнее время ощущения бессмысленности своей работы: значительный процент ее результатов оставался невостребованным, т.е. не доходил до тех, кому предназначался, где-то он, этот результат, увязал, где-то умышленно глушился, гробили совершенно ясные дела суды; многие хорошие работники, видя бесконечность этого бардака, увольнялись. А он, Зуйков, медлительный и обстоятельный, терпел, не позволяя себе выказывать раздражение. А было Зуйкову всего-то сорок два года...

Взяв лист бумаги, он расписал свой день на завтра, оставляя между пунктами место, чтобы вписать то, что может возникнуть неожиданно...

4. ХОЖДЕНИЕ ПО ТОНКОМУ ЛЬДУ. МОСКВА. СЕГОДНЯ

Перед приходом Желтовского Зуйков попросил, чтоб ему в кабинет принесли монитор, видеомагнитофон, пульт и кассету. Желтовский пришел точно в десять, и Зуйков отметил это: "То ли человек аккуратный, то ли любопытство подгоняло, то ли непраздный интерес. Ну да ладно, проясним..."

Он вошел, поздоровался, окинув Зуйкова цепким взглядом, как бы примериваясь, с кем придется иметь дело, затем сел и попросил разрешения закурить.

– Я слушаю вас, Антон Трофимович, - сказал.

– Дмитрий Юрьевич, давайте, чтоб снять напряжение, условимся: мы просто беседуем.

– Меня это устраивает. Но на какую тему?

– Анатолий Иванович Фита. Вы были на его похоронах?

– Допустим.

– Дмитрий Юрьевич, тут условное наклонение не подходит. Тут либо "да", либо "нет".

– Допустим, нет.

Зуйков взял пульт, включил монитор и вторым нажатием видеомагнитофон. Желтовский наблюдал. Вспыхнул экран, пошла пленка: кладбище, лица людей, наконец Желтовский, стоящий за обелиском с кинокамерой в руке. Зуйков пультом остановил кадр. Желтовский засмеялся: