Невиновных нет

Глазов Григорий Соломонович

– Ладно, иди выписывай заказ-наряд, - сказал Миша.

Пока прапорщик оформлял заказ-наряд, Миша засунул под машину большое корыто, куда обычно сливал тосол и увидел, что погнут "фартук". Вернулся прапорщик.

– На, - отдал он Мише бумаги.

– Где "фартук"-то погнул?
– спросил Миша, сидя на корточках перед корытом.

– Кусок рельса торчал, я не заметил, зацепил... Так я побегу? Когда мне быть?

– К трем... Ключи оставь.

– Они в замке. А вторые у меня...

С "семеркой" прапорщика

Миша управился к обеду. Отогнал ее в закуток, запер, сунул ключи в карман и после обеда принялся за другую машину. Прапорщик вернулся не к трем, а около четырех, запыхавшийся, взмокший.

– Ну что?!
– спросил он Мишу.

– Готова. Можешь ехать.

В это время по громкой связи объявили:

– Механик Брустин, зайдите к начальнику смены, вас к телефону.

– Побегу, - сказал Миша.

– Ты надолго?
– спросил прапорщик.

– Не знаю.

– Ждать не могу... Спасибо, браток!..

Миша вышел из цеха, направился в каморку начальника смены. На столе лежала телефонная трубка.

– Тебя, - сказал начальник смены.
– Ким Валеев.

– Привет, Ким, - придерживая трубку плечом, Миша стал закуривать. Что стряслось?

– Слушай, Мишок, отработай завтра и в субботу и мою смену. Понимаешь, кореш, с которым тянул срочную, женится.

– Ну, а я причем? Хочешь заменить его в первую брачную ночь?

– Живет он в Рязани. Не поехать на свадьбу не могу. Я потом отработаю за тебя.

– Это понятно... Хрен с тобой, езжай. Привези со свадьбы сладенького, кусок хорошего торта... Будь здоров, - он повесил трубку...

Отъехав от СТО километра четыре, прапорщик хватился, что вторая пара ключей осталась у Миши. Глянул на часы, понял, что времени в обрез: еще надо в "Детский мир" и ЦУМ, а возвращаться за ключами, тогда уж точно никуда не поспеет. И послав эти ключи куда подальше, успокоил себя, что на обратном пути из Вологды в Астрахань заедет и заберет ключи...

Мише Брустину было тридцать два года. Слыл он добросовестным мотористом, к нему многие старались попасть, была у него уже своя клиентура. Он жил с отцом, мать два года назад умерла от рака, так и не дождавшись ни невестки, ни внуков - Миша был заядлый холостяк. Отец его, Борис Сергеевич, инвалид войны второй группы, все еще работал там же, куда пришел сорок лет назад в проектный институт энергосетей. Начав рядовым инженером, на пенсию вышел в должности начальника отдела, Начальство упросило его, опытного, знающего, остаться, придумали для него должность "главный специалист". Заказов после развала Союза стало намного меньше, и институт работал вполсилы, некоторые отделы и службы "отдыхали" по 3-4 дня в неделю. Так что у Бориса Сергеевича теперь было много времени, чтобы тосковать по жене, предаваться воспоминаниям, обихаживать себя и Мишу. У них всегда были хорошие отношения, теперь же, после смерти жены, отношения эти стали еще нежнее, заботливей, доверительней, хотя внешне ни отец, ни сын этого не подчеркивали.

Так

и жили они вдвоем в трехкомнатной квартире на Большой Полянке. Большую часть хозяйственных дел после смерти жены Борис Сергеевич взял на себя, в том числе и приготовление еды, Миша же обеспечивал продуктами, у него был старенький "Москвич", что ускоряло этот процесс. Машину в свое время купил отец у коллеги, уезжавшего в Израиль, сам Борис Сергеевич пользовался ею редко, оформил доверенность на Мишу.

Миша работал посменно. Если в первую, утреннюю, то ездил на СТО "Москвичом", рано утром добираться городским транспортом стало невозможно; когда же была вторая смена, ездил на метро и автобусом - на работу и обратно, минуя час пик.

Борис Сергеевич любил сына беззаветно, с той силой преданности, которая к старости, сжатой одиночеством, направлена на одного из самых близких - на дочь или сына, на жену или внука, внучку. У Бориса Сергеевича был только единственный сын...

В тот роковой день, когда прапорщик менял помпу на своей белой новенькой "семерке", Миша работал в первую смену. Был четверг...

Белая новенькая "семерка" приглянулась им около ЦУМа. Они видели, как из нее выскочил суетливый прапорщик, утер лоб и понесся в ЦУМ. По номерам определили, что машина иногородняя.

– Видел этого провинциального лоха?
– спросил рябой Лащев.

– Видел, видел. Иногородняя в самый раз, - кивнул Виксне.

Темнело быстро. Было ветрено, холодно. Они стояли у дверей ЦУМа, откуда гнало теплый воздух. Конец дня. Толчея. На них никто не обращал внимания. Валил народ - кто домой, кто в магазины. Минут через пять, уже сидя в "семерке", они осторожно выруливали, чтоб не задеть стоявшие по бокам иномарки...

По дороге из центра, возбужденные удачей, беседовали:

– "Тачку" побыстрее надо скинуть с рук, - сказал Виксне.

– Ты езжай к "Колбасе", чтоб навесил новые номера и сделал новый техпаспорт на мое или на твое имя. Я тем временем позвоню с переговорного в Ростов армянину, пусть приготовится.

– Скажи, чтоб не рублями, а баксами.

У метро рябой Лащев вышел из машины...

Поздно вечером они уже сидели в квартире в Матвеевской, ели бутерброды и запивали кефиром.

– Зачем ты "Колбасе" оставил "тачку"?
– спросил Лащев.

– Ничего, поездим городским транспортом. Так спокойней. У "Колбасы" оказался пустой гараж, он загнал "семерку" туда. Послезавтра к полудню все будет готово. Съездим и заберем. Предупредил, чтоб обязательно забрали, держать у себя не может.

– Что-нибудь спрашивал?

– Он никогда ничего не спрашивает. "Много буду знать, больше из меня и вытрясут", - это его любимая поговорка.

– Много запросил?

– Прилично. Ничего, не обеднеем. Придется, правда, заскочить на какую-нибудь СТО, барахлит замок зажигания, не сразу заводится.