Невозможный Кукушкин
Шрифт:
ЛЕГЕНДА О ЛЕЙТЕНАНТЕ
Есть всё-таки на свете необыкновенные люди. Смотришь на них и диву даёшься: как будто бы они как все и всё-таки до чего особенные!
Таким особенным в нашем полку был мой друг Николай — командир разведывательной роты. Увидишь его издали — и уже тебе хорошо и весело становится. Все, кто знал его, соврать не дадут.
Лейтенант он был, отчаянной смелости человек и весёлый очень. Расскажу вам про самое шумное его дело. Впрочем, какое дело? Просто ушли они на разведку втроём. С ним всегда ходили Костя Петров и Скрипка Иван Иванович — украинец. Надо было узнать, как охраняется железная дорога на станции Воропаево и часто ли ходят по ней поезда с боеприпасами.
Должны они были вернуться на второй день, и на третий их нет. Думаем: всё — амба! Вдруг как будто по лесу мелкий дождичек застучал, и всё ближе, ближе к нам шумит лес. Мы часть в тревогу подняли, залегли… Смотрим, выходит из леса видимо-невидимо детей — их потом триста человек оказалось! — верёвками друг к другу привязаны, чтоб не потерялись, и ведёт их Николай, в шею раненный, голова почти лежит на плече. Позади колонны — весь седой, Петров и Скрипка. Костику не было и тридцати, а весь белым стал. Что же оказалось?
Разведали они всё, что надо, собрались уходить, вдруг видят — поезд подходит. Из какого-то вагона дверь отошла, и кто-то маленький выпрыгнул и покатился по насыпи, упал почти что рядом с ними, лежит и не шевельнётся. Это уж им совсем ни к чему было: вдруг погоня начнётся за этим «прыгуном», а тут они — разведчики.
Стали тихо и быстро уползать. Но всё-таки лейтенант не выдержал и решил посмотреть на того, кто прыгнул. Решил и решил. Сам себе командир. Подполз и увидел, что это мальчишка и он давно уже мёртвый. Такого и выбросили.
Не знаю, как там у них дело дальше повернулось, только Николай с товарищами освободил целый поезд наших детишек, которых фашисты в рабство угоняли. Освободить — ещё туда-сюда, мне понятно. Но как он их через линию фронта провёл?!
Шум в части поднялся такой, что дошло до командующего армией: во-первых, подвиг небывалый, а во-вторых, куда детей девать? Командующий армией сказал: «Молодец, лейтенант!» — и орденом наградил его и товарищей, которые с ним были. С тех пор Николай находился как бы под покровительством командарма. Но не пользовался этим, воевал, как и мы, без послабления.
ХОЧЕТСЯ ПЛАКАТЬ
— Вот про это я и хотел вам рассказать, — закончил Новодедов.
Класс, заворожённый рассказом, долго молчал, а когда наконец очнулся, то закричал требовательным хором:
— Ещё! Ещё расскажите! Что с лейтенантом дальше было?
Новодедов погрустнел, покрутил рукой в воздухе и сказал:
— С ним много чего было! А в конце войны его у… — И осёкся, потому что встретил умоляющий взгляд Светланы Леонидовны, и торопливо добавил: — Ещё одним орденом наградили!
Класс взорвался радостными криками, и среди этих воплей Новодедову послышался какой-то странный одиночный звук, как будто кто-то всхлипнул.
Новодедов вытер платком горящее лицо и поискал глазами проникновенного слушателя. Навстречу ему с последней парты из-за груды пальто высунулась робкая рука и тут же спряталась.
— Ты чего? — доверительно сказал он руке. И вдруг что-то приглушило восторженный класс. Настала тишина, и в этой тишине все повернули головы в том направлении, куда было обращено лицо Новодедова.
— Как была его фамилия? — спросил чей-то голос с последней парты, и нельзя было определить, чей это голос, потому что лицо спрашивающего было закрыто руками.
— Лейтенант Николай Трескунов, — торжественно сказал Новодедов.
— Я так и чувствовала, — прошептала Серафима Петровна, открывая лицо, — это был он, Николаша.
Класс, словно заколдованный, молчал, ничего не понимая. Вдруг Мина Ивановна выпрыгнула на середину класса, своротив по дороге парту с Пчелинцевым и Нырненко, и воскликнула:
— Вот она! Посмотрите на неё, нашу дорогую Серафиму Петровну! Она — мать героя лейтенанта Трескунова! Столько лет Серафима Петровна про него ничего не знала — и вдруг!.. Спасибо тебе, Новодедов!
Что тут поднялось в классе! Все захлопали, затопали, застучали крышками парт, Расстегай Иваныч залаял, и только Серафима Петровна безучастно смотрела перед собой и ничего не видела.
Светлана Леонидовна пыталась успокоить разбушевавшийся класс, но это ей оказалось не под силу.
Все требовали, чтобы выступила Серафима Петровна и всё им рассказала про своего сына.
Но Серафима Петровна не то что выступить, но и шевельнуться боялась, потому что слёзы катились из её глаз ручьями, и она пыталась заслониться от всех и скрыть их ладошками. Вот ведь какое грустное событие приключилось с ней сегодня! Погиб её сын, погиб Николаша, знает про то Игнатий Петрович! Он чуть было не проговорился детям, но ей-то он сказал чистую горькую правду.
Понуро сидела на последней парте Серафима Петровна, охваченная горем.
Перед ней, поставив парту на прежнее место, шептались Нырненко и Пчелинцев.
— Это ж та бабка, которая мышей боится… Помнишь, как она драпала, когда мы на верёвке перед ней мышь провели? Она тогда ещё тапок потеряла, ну помнишь?! Мы ещё ей в почтовый ящик мышей сажали.
Мина Ивановна тем временем рассказывала, как Серафима Петровна выхаживала раненых, как заботилась о них, себя не жалея.
— Вот не знал… — зашипел Нырненко. — Тогда бы я нипочём не стал. Ну дураки! Какие всё ж таки мы с тобой крокодилы, Андрюшка!
— А кто придумал? Кто говорил: давай и давай? Если я крокодил, так ты тогда просто динозавр!