Невыразимый эфир
Шрифт:
— Что за чертовщина? Когда же это закончится!
— Чертовщина? Идиот! Чего-чего, а уж этого ты здесь не найдешь. Забудь все доводы рассудка и свои убеждения. Никаких объяснений ты не получишь. У тебя нет другого пути, кроме бегства. Не стоит взывать к Богу, еще менее — к жалости: вы одни здесь, на запретных землях. Бегите!
— Никогда! Мы почти у цели, а доказательство тому — ваши попытки напугать нас в течение всех этих дней. Фабрика уже близко, а это растение, — он указал рукой на синюю занавеску, — покажет нам дорогу. Мы не повернем назад, пока не найдем фабрику.
— И что ты думаешь там обнаружить? Рай? Богатство?
— Я не знаю, — ответил паромщик, отводя глаза.
— А чем ты готов пожертвовать ради того, чтобы добраться туда, куда ты так стремишься?
— Всем, что у меня есть самого дорогого. Клянусь!
— Что
Паромщик заметил, какая воцарилась тяжелая тишина: его мерцающий двойник знал о чувствах, которые он испытывал к девушке.
— Да! — крикнул он. — Я готов.
— Так скажи это.
— Я готов умереть за нее.
Паромщик и его отражение смотрели друг на друга, как два дуэлянта. Двойник в зеркале коротко улыбнулся, словно удовлетворенный ответом, указал пальцем на дверь, ведущую к выходу, после чего уселся на табурет, чьи жесткие углы отразились в зеркале. Призрачная комната стала колебаться. Паромщик оторвал взгляд от стекла и на отяжелевших ногах поспешил прочь из этой галереи зловещих зеркал. Прежде чем покинуть лавку, он успел заметить, что на их прозрачной поверхности возникли какие-то образы, смутные, исчезающие словно в тумане. Они были окрашены в цвета их долгого путешествия: паромщик узнал переливающуюся всеми оттенками лесную зелень, серо-голубую глубину проклятого болота и его серебристую поверхность, красную глину кладбища и кровавую надпись в недрах бункера, черную лужу нефти и белые маргаритки вокруг цирковой повозки, огонь солнца и желтые пятна на выжженном бетоне. Перед его ошеломленными глазами пронеслись эпизоды их одиссеи. Некто предельно внимательный постоянно за ними наблюдал. Паромщик был уже на улице, когда опять услышал за спиной свой собственный голос, повторяющий слова все того же приговора:
— Жаль, что ей придется умереть.
— Никогда! Я этого не допущу! — крикнул паромщик. — Никогда!
Дьявольский голос расхохотался. От этого леденящего кровь сардонического смеха пошла такая плотная волна, что витрина магазина задрожала, а хрупкие зеркала, непрочно стоящие на старых полках, обрушились и разлетелись на осколки. Паромщик ощутил, как внутри него возник тяжелый ком, но сделал вид, что не замечает хаоса, развернувшегося позади. Едва удерживаясь, чтобы не побежать и не выдать своего страха, он неловким движением зажег сигарету. Чего бы ему это ни стоило, — и не будет стоить в дальнейшем, — он защитит ее от этого безумия и от всех химер, что без устали предрекают ей скорую смерть. Добравшись до дома, он переждал минуту в коридоре у подножия лестницы. Никто ее не тронет. Он еще раз поклялся себе в этом. Никто.
Он медленно поднялся на второй этаж. Ванная комната была обставлена по-спартански, но со вкусом; прямо посередине стояла старая медная ванна. Девушка выглядела лучше, казалось, краски вернулись к ней. Увидев паромщика, она с детской непосредственностью кинулась ему на шею. Всю ее одежду составляло лишь грубое бледно-голубое полотенце. Ее кожа была теплой и слегка влажной. От светлых прядей, выпрямившихся от воды и плотных, как мышиные хвостики, исходил нежный запах меда и какого-то мыла; этот влекущий аромат ударил паромщику в голову, как пары алкоголя, проникая до самой глубины его естества и разжигая низменную животную страсть. Но воспоминание о том, что сейчас с ним произошло, прочно сидело в его сознании и не желало исчезать, несмотря на головокружительное счастье. Чем ближе он прижимал к себе девушку, тем больше он удивлялся этому, и тем сильнее он ее любил. Мгновение затягивалось.
— Угадайте, что за запах!
— Легко! Должно быть, шампунь с ароматом лесной земляники, шелковицы или черной смородины. Правильно?
— Нет, нет, и еще раз нет! — засмеялась она.
— О, значит, это не так просто, как я предполагал. Вишня?
— Нет! Еще одна попытка. Угадаете, и я ваша.
Паромщик чувствовал, как его сердце колотится в грудной клетке, словно вулкан, пробудившийся после долгого сна. Его переполняла дикая страсть. Руками, дрожащими уже не от недавнего страха, а от нахлынувших эмоций, он гладил ее обнаженные бедра, как прибой ласкает скалу. Ладони то поднимались выше, то спускались, затем отстранялись, чтобы после вернуться вновь и продолжить свое восхождение, скользя по гладкой коже и отмечая все ее неровности — родинки каштанового цвета, ощущая,
— Шиповник?
— В точку!
Этой ночью они наконец открыли друг другу свои мечты и свои имена, и шепот звучал для каждого как поэзия. Будто на торжественном алтаре, они обменялись высокими клятвами, как если бы судьба больше не имела над ними власти. Им казалось, что теперь они знают, как победить зону. Пару раз девушка принималась плакать в подушку, и тогда паромщик баюкал ее на своем широком плече, утешая и обещая, что ничего плохого с нею не случится. С легкостью, доступной лишь волшебным сказкам, они строили самые невероятные планы их будущей великолепной жизни. Они с готовностью лгали друг другу, отлично сознавая свою ложь — но просто из желания спрятаться от мрачного проклятия зоны. Ставшая женщиной этой ночью, обессиленная, ближе к рассвету девушка уснула с улыбкой на губах, в то время как паромщик продолжал размышлять о живом стебле и о словах своего безумного двойника в зеркале. Завтра, подумал он, они наконец достигнут ворот фабрики, и тогда наконец их приключения закончатся.
Так они провели свою четвертую ночь в зоне. Снаружи бушевал ветер, и в этом шуме паромщику слышался макиавеллиевский смех его зловещего отражения. Той ночью он мало спал.
Под светом луны, спрятавшись за старым водоемом, монстр ждал наступления дня. Еще более сильный, чем прежде, он добрался до деревни и с наступлением сумерек обыскал дома. Тогда он и обнаружил радужного растительного червя. Отрешившись от всего человеческого, освободившись от оков, связывавших его сознание, он позволил свирепым инстинктам завладеть его телом и его звериным мозгом. Ощущение, что добыча близка, приводило его в состояние эйфории. Покрасневшими руками он закрывал свой дрожащий рот, чтобы не дать вырваться безумному смеху. Возбуждение было таково, что он просто корчился от боли. Однако, несмотря на судороги, ему не удавалось взять себя в руки. Завтра он отправится вслед за ними и будет поджидать их где-нибудь поблизости от стебля. Они поговорят немного, раз уж так надо. А затем он их убьет, после чего настанет и его черед. И это будет прекрасная смерть, как ни посмотри.
Глава 10
На следующее утро паромщик показал девушке росток, что пересекал северную оконечность деревушки. Об истории с зеркалами ничего сказано не было. Паромщик решил не придавать ей значения и старался вести себя как обычно, несмотря на то, что после вчерашнего его чувства порядком растрепались. Нет, они оба ни о чем не жалели и не испытывали ощущения неловкости от их запретной связи. Для ласк и поцелуев сейчас было не время. Им предстояло решиться и выбрать — двигаться дальше вдоль гигантского стебля, или предпочесть другое направление и отклониться от этого растительного уродца. Паромщик высказал девушке свои догадки, стараясь опираться на логику и скрыв от нее то, что кричит ему его обострившаяся интуиция. Он говорил со всей силой убеждения, а она слушала его, сидя на большом валуне, выщербленном эрозией. День только начался, а она уже выглядела очень усталой: черты лица вытянулись, щеки и губы приобрели восковой оттенок.
— Это не может быть простым совпадением. Моя карта недвусмысленно указывает, что фабрика находится в этом направлении. Стебель ведет прямо к ней. Это создание живет, тем самым подтверждая истину — фабрика продуцирует некую таинственную энергию, и делает это достаточно мощно. Здесь, совсем близко, есть нечто, и я хочу узнать, что это.
— Я боюсь еще какой-нибудь гнусности, — ответила она. — Если не считать слона, все порождения зоны, с которыми мы столкнулись или которые видели, были враждебны. Вспомните деревья в лесу, или те щупальца в болоте. Если эта штука в самом деле живая, то это меня только настораживает. По мне, лучше продолжать идти вдоль рельсов.