Невыразимый эфир

Альбан Ориак

— Я совсем без сил. Я больше не могу сделать и шага.

— Еще одно усилие, любовь моя. Мы уже почти на месте. Нам остался этот последний переход, и после ничто уже не помешает нашему счастью. Ты вылечишься. Мы будем свободны идти куда нам захочется. Мы наконец узнаем самые сокровенные секреты зоны. Мы сможем сами выбирать свою судьбу.

— И куда же мы пойдем?

— Мы можем остаться здесь, в зоне. Или, если ты захочешь, вернемся в город. Мы расскажем людям, что вопреки всем прогнозам существуют места, где жизнь еще возможна. Сколько их, что прозябают в ожидании, даже не зная об этом?

— Простите меня. Я больше не могу, — ответила она слабым голосом. — Моя болезнь сжигает меня. Я умираю.

Из носа у нее побежала тонкая ниточка крови. Поняв, что ее недуг усилился и что ему надо побыстрее найти лекарство, паромщик велел себе сохранять спокойствие. Рукавом он вытер рубиновую струйку. Девушка была без сознания, и паромщик напрасно хлопал ее по бледным щекам, сопровождая свои жесты бессмысленными восклицаниями. Он сбросил свою сумку в серую траву у корней молодого дубка. Паника стремительно захватывала его, а в висках молотом стучал адреналин. Он пытался ободрить девушку, говоря, что глупо терять надежду, когда они столь близки к цели. Нет! Судьба не может быть так цинично-жестока

к ним. Но девушка не отвечала на его зов, обмякшая, словно марионетка, которую лишили поддержки. Тогда он взвалил ее, как мешок, на свои крепкие плечи и быстрыми шагами кинулся вниз с холма, с которого они обозревали фабрику и скопище растительных артерий. Он спешил изо всех сил, преодолевая последние метры, что отделяли его от фабрики. Центр контроля приближался, и паромщик уже ясно различал красно-золотую эмблему на его дверях. Цветные стебли здесь уходили под землю — точь-в-точь водопроводные трубы. Девушка больше не подавала признаков жизни, кровь запеклась на ее лице. Прядь белокурых волос попала в этот густой поток и, пропитавшись им, застыла на побелевшей щеке как змейка. Паромщик взбежал по металлической лестнице, толкнул ногой легкую дверь из пластика и вошел в зал. Помещение было пустым. С белых стен на него смотрели погасшие экраны, соединенные электрическими проводами; бросились в глаза несколько больших переключателей, да в придачу к ним ряды цветных кнопок. В железном шкафу со стеклянной дверцей, аккуратно убранные, с незапамятных времен ждали своего часа огнеупорные комбинезоны. Больше ничего.

Паромщик безумным взглядом обвел помещение. Мускулы его ныли от напряжения, а нервы были на грани срыва. Чувство ориентации в пространстве покинуло его: он не знал, куда теперь идти и что делать. Не переставая, он звал девушку по имени, но она не отвечала. Наконец он заметил боковой коридор, темный и настолько малоприметный, что он не разглядел его сразу. Лампочки на потолке — указатели выхода, работающие от резервного источника, — слабо светили. Исходившее от них красноватое сияние, сравнимое по силе с затухающим угольком, в полумраке перехода рисовало на известковых стенах тусклые разрозненные круги. Паромщик кинулся в коридор, надеясь обнаружить там дверь или какой-нибудь новый переход — хоть что-то. Он едва видел, что находится прямо перед ним. Его сапоги скользили по полу, выложенному черно-розовой плиткой; он очень боялся споткнуться о какой-нибудь предмет, невидимой в темноте. Коридор повернул направо. Паромщик стукнулся локтем о массивный металлический шкаф, в котором хранились огнетушитель и пожарный топор. От удара стеклянная дверца разбилась. В глубине коридора показалась вторая дверь, маятниковой конструкции. Развернувшись боком, чтобы уберечь девушку, он в два прыжка преодолел коридор, плечом вышиб дверь, сбежал по лестнице и тут споткнулся о какой-то ящик с инструментами. Отягощенный своей ношей, он не сумел удержать равновесие и рухнул на пол, вытянувшись во весь рост. Девушка скатилась рядом с ним. Просторное помещение наполнилось оглушительным шумом.

Они находились в центре управления фабрикой, представляющем собой внушительный купол, почти не поврежденный временем — лишь в вершине его не доставало нескольких шестиугольных плиток. Рассеянный свет, проникая сквозь выбоины, струился грандиозными прозрачными колоннами, состоящими из частичек пыли и желтовато-золотистой пыльцы. Электронные консоли разбивали пространство зала на сектора, расположенные полукругом; в глубине зала поблескивал стеклянный экран. Пульты были снабжены печатными микросхемами и прямоугольными микрофонами, и от каждого из них разбегалась сеть старых проводов. Два больших плексигласовых шкафа с рамой из полированного алюминия возвышались друг против друга. Сквозь прозрачные стенки виднелись какие-то бобины; на них была плотно накручена магнитная лента, удерживаемая металлическими зажимами. На гладком бетонном полу валялись небольшие диски. Вся эта жалкая техника давно — с незапамятных времен — вышла из строя и бездействовала.

Девушка ничком лежала на полу, так что паромщику не было видно ее лица, запятнанного ее же кровью. Он ползком подобрался к ней и осторожно перевернул тело. Ее губы приобрели фиолетовый оттенок, а сквозь полуоткрытые веки виднелись мутные беловатые белки. Она не двигалась и не отвечала на его оклики. Кровотечение прекратилось. Он прислушался к ее сердцу — и ничего не услышал.

Она была мертва.

Игла отчаяния пронзила его сердце. Он поднялся на ноги и теперь стоял среди рассыпанных стальных инструментов, сжимая кулаки, в то время как лицо его искажалось неудержимыми судорогами. В глубине его омраченных глаз ясно читалось безумие и ужас — острая боль потерянных надежд. Он неистово выкрикивал какие-то невнятные угрозы, снова и снова обвинял себя в том, что сила его любви оказалась недостаточной, чтобы уберечь их от несчастья, проклинал зону и ее коварные игры, и в то время как он умолял небо о чуде и просил Провидение пощадить их, пол огромной комнаты вдруг задрожал, сначала незаметно, а затем все более ощутимо, с нарастающим грохотом. Это было похоже на землетрясение — или на конец света. От стен отрывалась облицовка, на пол летели щиты, потолочные плитки срывались и падали вниз, как листья осенью. Свет стал более ярким. По полу и стенам побежали трещины, и через эти разломы сквозь бетонную толщу в зал стали проникать сотни мелких стеблей. Похожие на растительную артерию, но более тонкие и гибкие, они так же вспыхивали разноцветными огнями. Словно вода, которой ничто не в состоянии помешать, они вторгались в посветлевшую комнату, прорываясь сквозь перегородки и гладкие деревянные панели. Раздавался скрежет металлической обшивки, не выдерживающей натиска этой титанической силы. Зеленые щупальца затопили помещение; они просочились везде, словно поток из прорвавшейся трубы. Свободное пространство стремительно сокращалось; они неудержимо приближались к паромщику, стоящему над простертым телом девушки. Желая остановить эту зеленую волну, паромщик стал яростно швырять в нее разбросанные вокруг инструменты. Но они отскакивали от стеблей, не причиняя им вреда и не замедляя их продвижения. Когда инструменты закончились, паромщик поднял металлический стул и угрожающе потряс им перед наступающим зеленым монстром. Он отчетливо осознавал бессмысленность своего жеста: ничто не могло противостоять гибельному напору этого чудовища, представшего перед ним. Казалось, колоссальным созданием движет холодная расчетливая воля. В бессильном отчаянии, смирившись с неизбежным, паромщик отбросил свое легкое орудие, опустился на колени и нежно поцеловал посиневшие губы девушки — в последний раз, подумалось

ему. На своих губах он почувствовал вкус ее крови. Его последние слова начисто поглотил грохот, как дождь поглощает слезу. Никто больше не мог его услышать. И все же он попросил у нее прощения. Он был неправ. Она умерла, и в этом была его вина — только его. Его притязания оставаться свободным человеком исчезли, словно их никогда не было. Он жалел, что привел ее сюда. Но теперь он готов. Он сумеет умереть, так же, как и жил — не поняв до конца ни зону, ни себя самого.

Внезапно растения остановили свой натиск. Зеленая лавина отступила перед паромщиком, обогнула его по сторонам и сомкнулась позади. Несколько стеблей сплелись в плотную решетку, почти стену, отсекая его от тела девушки. Волнисто изгибаясь, растения прихлынули к мертвой и подняли ее, поддерживая под спину, ноги и голову. Паря в высоте, с лицом, озаряемым светом, девушка, казалось, плыла в пространстве, как спящая богиня. В этом осторожном полете, похожем на танец, она пересекла широкий поток солнечных лучей, словно прошла сквозь пламя костра. Светлые волосы вспыхнули, как тысячи вольфрамовых нитей. Густая волна растений разбилась на отдельные тонкие побеги, каждый не плотнее человеческого пальца. Они изгибались над опрокинутым лицом девушки с неуловимой грацией цветов, которые нежно ласкает ветерок. В их танце угадывался определенный рисунок, некий растительный магнетизм. Паромщик наблюдал за этим странным спектаклем, не произнося ни слова. Когда он попытался приблизиться к телу своей любимой, уже едва различимому в слепящем сиянии дня и поглощенному зеленым морем, живая решетка сжалась и угрожающе ощетинилась. Ему оставалось лишь созерцать эту невероятную сарабанду, что исполнялась перед его пораженным взглядом. Колыхание зеленых пальцев вокруг лица девушки становилось все более стремительным. Казалось, они поточнее примериваются для чего-то.

Хриплый стон ужаса, смешанного с отвращением, вырвался из груди паромщика, когда десятки тонких щупальцев устремились в мертвое тело — через ноздри, рот и уши. Они проникали все глубже внутрь неподвижной головы, разрывали ткани, пробивались сквозь слой мышц, заставляя лицо искажаться в гримасах. Они пожирали тело девушки изнутри, и хрупкие останки содрогались в жестоких конвульсиях. Огоньки на поверхности стеблей разгорелись и пылали, как фейерверки. По комнате разнесся запах сожженной травы. Весь этот кошмар длился не более двадцати секунд. Наконец, последним быстрым движением, словно их что-то вытолкнуло, щупальца покинули бледное лицо. Несколько побегов цепко опутывали какой-то вялый кровоточащий комок, в котором паромщик с трудом узнал наслоения доброкачественной опухоли угрожающих размеров — почти с каштановый орех. Зеленая решетка медленно и плавно разошлась в стороны. Жесткие прутья превратились сначала в плотные гибкие стебли, затем — в тоненькие побеги, и вот перед паромщиком лежало тело его спутницы, по-прежнему неподвижное. Плавным движением, похожим на взмах звериной лапы, самый толстый из стеблей два раза ударил ее в грудь, произведя электрический разряд. Она задышала и тут же закашлялась, выплевывая смесь слюны, мокроты и запекшейся крови. Дыхание ее было хриплым и неровным; так же она дышала накануне, когда они занимались любовью. Ногами она делала непроизвольные движения, словно пытаясь плыть — это тоже напомнило вчерашнее. Она пока не могла говорить, и любая ее попытка сделать усилие тут же пресекалась паромщиком. Они просто молча смотрели друг на друга, гладя и успокаивая, и это длилось долго. Растения вновь ушли в землю; лишь легкий ветерок, пробежавший по разбитым стенам зала-купола, сопроводил их исчезновение. Они снова были одни. Прошел час — час в самом сердце зоны, внутри фабрики. Здесь, среди развалин, их любовь получила новое подтверждение.

Наконец, девушка медленно смогла подняться. Паромщик поддерживал ее под локоть, помогая сделать первый шаг. К обоим вернулось спокойное состояние духа; они даже не пытались объяснить себе то, что только что произошло. Кожа девушки вновь порозовела. На лице паромщика сияла совершенно идиотская улыбка; он был сейчас похож на мальчишку. Смерть озарила и вознесла их любовь, и в эту минуту все остальное казалось неважным.

— Ты вылечилась, — сказал он. — Это невероятно.

— Да, я чувствую. Но я ничего не помню. Что произошло?

— Живой стебель избавил тебя от твоей болезни. Не спрашивай меня, как; если коротко, он проник сюда, разгадал твой недуг и позаботился о тебе, как этого не смог бы сделать ни один доктор. Вначале я испугался, но в конце концов все было во благо. Зона добра к нам.

— А вы нашли комнату вопросов? Я получила свое вознаграждение, а вы? Будет несправедливо, если вы не останетесь без ответов.

— Пока нет, — легко ответил он. — Да и неважно! Я боялся, что потерял тебя. Мне было страшно вновь остаться одному. В конечном итоге я нашел то, что искал всю жизнь — тебя. Больше мне не о чем спрашивать. Теперь я знаю самое главное: я тебя люблю.

— Пора идти, — сказала она.

— Я не могу. Не сейчас.

— Но почему? Как я буду без вас?

— Я обещал. А я — человек чести.

Девушка не понимала. Паромщик начал было объяснять, но тут откуда-то из недр здания донесся глухой щелчок электрического разряда. В потайной комнате повернулись тяжелые рубильники. По равномерному гулу паромщик понял, что заработала турбина какого-то гигантского генератора. Под полуразрушенным куполом пришла в движение таинственная машина. Вскоре шум стал невыносимым, и путники вынуждены были закрыть уши руками, ничего не понимая и не в силах бежать: пронзительный свист ранил слух и заставлял их оставаться неподвижными. Внезапно загорелись неоновые лампы, не замеченные ими прежде. Электрические провода осыпались снопами искр: лишенные изоляции, они, стоило им соприкоснуться, создавали короткое замыкание. Где-то даже заработала вентиляция: путешественники ощутили легкий ветерок. В этом хаосе паромщик почувствовал терпкий запах отработанного газа. Некий механизм проснулся в сердце фабрики, и мощный поток энергии заструился под куполом. Но вот мотор содрогнулся в последний раз — и настала тишина. В глубине комнаты вспыхнула матовая стеклянная поверхность. Огромный экран с закругленными углами медленно разгорался, сопровождая процесс короткими звуковыми сигналами. Секунду или две по нему бежала электронная рябь, после чего в космической черноте появились мигающие символы. Медленно, буква за буквой, линия за линией на экране отразился загадочный код. Наконец путникам открылась тайна этой овеянной легендами земли, тесное переплетение связей, определившее зону с ее чудесами, создавшее растительные артерии. Ответ поднялся на поверхность из самых глубоких сфер, подтверждая то, что паромщик всегда знал, хоть и не понимал этого: не существует земли, где жизнь оборвалась бы навсегда.