Невыразимый эфир
Шрифт:
— Мы сейчас находимся в нескольких километрах от границы — ну, от края моего рисунка. Все расплывчато и неопределенно. Я не знаю, что лежит там, где заканчиваются эти кривые линии. Железная дорога давным-давно заброшена, а ее путь мне кажется местами слишком прихотливым. Вот почему я думаю, что лучше идти вдоль этого растительного трубопровода — этот червяк ползет прямо к фабрике. Уж он-то петлять не станет. Если мы последуем за ним, то попадем из пункта А в пункт В самой короткой дорогой — по прямой. Если повезет, выиграем час или два. Но, знаешь, я понимаю, чего ты боишься, поэтому оставляю выбор дороги за тобой.
Она попыталась вообразить опасности, что могут их ожидать, от самых страшных до самых ничтожных. Ее очень тронуло то, с каким самоотречением он заботился о ней, и не только из-за случившейся между ними близости.
Они медленно шли по безмолвной пустынной равнине, убаюканные лаской свежего, почти мятного ветерка. Час проходил за часом, а вокруг простиралась все та же лишенная растительности поверхность, и по мере того, как сокращалось расстояние, в сознании путников возникали новые вопросы, которые некому было задать. Сколько опасностей они преодолели? Сколько необъяснимых явлений довелось им пережить здесь? Фабрика хранила свою главную тайну, и каждый с подспудным страхом ожидал, что будет, когда ее фантастическая природа наконец откроется. Девушку особенно терзала мысль: если она захочет узнать всю правду, не окажется ли истина чересчур ослепительной, слишком жестокой, невыносимой? Что ей ответит зона в той маленькой комнатке, которую она навоображала себе? Сумеет ли она принять ответ? А паромщик, он боялся за нее. Особенно его беспокоила ее бледность. Сколько уже раз он слышал тот страшный приговор? А отсутствие источника делало проклятие и вовсе неотвратимым. «Жаль, что ей придется умереть», — до сих пор звучало у него в ушах. Это утверждение повторялось с такой уверенностью, с такой непреклонной настойчивостью, как нечто само собой разумеющееся. Оно было написано на стене в том глухом бункере… Раз он поклялся умереть за нее, готов обратиться в ничто, лишь бы она могла жить, не идет ли он сейчас к собственному эшафоту? Какое безумие постигло их обоих, что они блуждают, потерянные, здесь, в лабиринтах зоны? Шли минуты, и их тоска становилась тем сильнее, чем выше поднималось над необъятным горизонтом белое солнце — словно эти два явления были напрямую связаны друг с другом. Солнце, ясное, но палящее, обрушивало потоки лавы на усталые головы несчастных путешественников. Они послушно следовали ходу растения, не позволяя себе отклониться в сторону. Стебель явно оживал: его цвета становились более насыщенными, а на поверхности, не смотря на дневную жару, выступила влага. По мере приближения к предполагаемой фабрике растительный червь пробуждался на глазах, быстрее бежали по его сосудам живительные токи, и эта активность еще больше пугала путников.
После трех часов ходьбы наконец показался страж — единственный свидетель их неуверенного продвижения. Это была грандиозная статуя из закаленного металла; она до сих пор сохраняла вертикальное положение, разве что слегка накренилась набок. Памятник выглядел почти безупречно; казалось, время не властно над его долгим ожиданием. Тонкий слой патины покрыл его зеленоватым, а кое-где — розовым налетом, плющ и дикий виноград оплели его ноги до колен, но он по-прежнему сохранял героический вид. Надпись на гранитной доске уже не поддавалась чтению: выгравированные буквы почти полностью поглотил мох, а то немногое, что еще было видно, не позволяло понять написанное. Страж оставался безымянным, словно река времени смыла все его следы из человеческой памяти. Можно было различить лишь несколько разрозненных букв: ВЛА…ИЛ…УЛ…В. Путешественники молча смотрели на эту впечатляющую глыбу гладкого металла.
— Кто это?
— Не спрашивай у меня его имя: я его не знаю. В любом случае, помогать нам он особо не собирается. Это всего лишь немой указатель, — ответил паромщик.
— Мне он не внушает доверия, — сказала девушка. — Такой болван…
— Тем не менее, когда-то он очень даже внушал, раз ему
Статуя изображала лысого человека с бородкой и аккуратными усами, одетого в длинное пальто. Воображаемый ветер поднял полы его одежды, словно шквал — паруса корабля, и это мгновение было увековечено скульптором. Правой рукой, покрытой пестрым налетом, он указывал на длинное приземистое здание, обвалившуюся коробку, холодную и мрачную, как опустевшая птичья клетка. За спиной стража простирался большой город — по-видимому, центр региона. Казалось, человек запечатлен в момент благородного порыва, словно его жест поднял его над остальными, словно он застыл во всей славе своей мощной мысли. Другой рукой он сжимал лацкан своего пальто, так, как держат книгу, некое Евангелие, молитвенник для надгробной речи над давно ушедшей эпохой. На его лбу лежала печать строгости, а брови были нахмурены, резкие, как два ножа. Темный цвет старого металла подчеркивал мрачное выражение его лица. Тень стража падала на дорогу — асфальтовое шоссе, что вело в центр города.
— Ну и что это означает?
— Это страж. Он показывает нам, куда идти. Видишь те бетонные строения?
— Сколько людей жило здесь, когда разразился катаклизм?
— Думаю, несколько десятков тысяч. Вероятно, мы подошли к нулевой точке зоны. Все началось здесь, а потом распространилось по всему миру.
— Где же фабрика?
— Я не знаю. Пойдем в город, а там мы наверняка найдем какие-нибудь новые указатели. Смотри, стебель идет дальше и скрывается за теми длинными бетонными корпусами. Будем следовать за ним столько, сколько сможем. А там посмотрим.
Вдруг девушка вскрикнула. Возле статуи мелькнула неясная тень. Кто-то был там, за стальным монументом, и наблюдал за ними уже какое-то время. Паромщик узнал человеческую фигуру. Девушка сжала руку своего спутника и уткнулась лицом в его кожаную куртку. Из-за спины статуи на яркий свет вышел милиционер. Из одежды на нем остались только трусы, да еще сапоги. Руки его покрывала запекшаяся кровь, а лицо и тело было изрезано свежими татуировками. Он представлял собой одну сплошную рану и казался бы ужасным воплощением чистого страдания, если бы не его улыбка. Одна из его рук от локтя до плеча горела от гангрены. Его налитые кровью глаза, рот, искаженный судорогой, нетвердая походка наводили страх. Паромщик уже догадался, кто это: город с самого начала выслал за ними погоню. Его предчувствия подтверждались. Отец желал вернуть свою дочь, и монстр был первой жертвой, так сказать, сопутствующим ущербом. Теперь уже невозможно было поверить, что когда-то он был человеком, как все другие — как они, например. Зона выпила его изнутри, словно раковая опухоль.
— Ах ты, негодная девчонка, что так огорчила своего престарелого папочку, — вот и ты, наконец.
— Не приближайтесь! — закричала она.
— А ну, пойдем! Или что, все мои усилия были напрасны? Ну, нет! Пришла пора тебя хорошенько отшлепать! Я гоняюсь за вами вот уже столько дней, вынюхиваю ваши следы, как охотничья собака, и теперь я дам вам уйти? Нет!
— Скажите моему отцу, что я не вернусь. Уходите!
— Он не услышит, — оборвал ее паромщик. — Это больше не приспешник твоего отца, это даже уже не человек. Посмотри на его глаза. Он под властью зоны.
— Я под властью зоны? Глупости! Я просто освободился от всего, что меня сковывало. Здесь нет ничего — ничего и никого. Люди должны вернуться сюда, и все здесь сровнять с землей, чтобы утвердить свое присутствие. Я есть провозвестник новой эры. А после нас, спустя века, придут другие и возведут на наших окаменевших останках грандиозную и великолепную империю. И это будет прекрасно.
— Вы не понимаете, — начал паромщик. — Именно здесь спасение человечества. Только ради этого следует стараться. Пойдемте с нами. Они и вас исцелят. Позвольте нам помочь вам, и…
— Бла-бла-бла… Какие же вы жалкие.
— Вы не понимаете. Мы уже почти у цели.
— Эта зелень заморочила вас. Город — вот единственная колыбель, которую надо любить, остальное же не более, чем блажь. Пусть мы затеряны на краю мира, но даже здесь я не желаю, чтобы вы проповедовали ваши безумные идеи. Даже у дверей в никуда, вы по-прежнему связаны вашими убеждениями — бессмысленным ярмом глупца. К чему эти высокие речи?
— Но ведь вы, так же как и мы, — вы тоже столкнулись с загадками зоны? С необъяснимыми явлениями? А разве это не свидетельствует о том, что здесь обретается некий разум?