Невыживший
Шрифт:
«Из-за него убили Катю. Он развелся с мамой и не интересовался моей жизнью несколько лет. Вплоть до самоубийства мамы. Только после этого он, просравший работу и друзей, с прокисшими от выпивки мозгами и циррозной печенью неожиданно вспомнил о существовании второй дочери, которой в те дни так не хватало отцовского внимания и хоть немножечко любви…»
Может, плюнуть на все и поехать в гостиницу? Обратный вылет в Лондон завтра в пять вечера, и она со спокойной душой может провести сегодняшний день в гостинице. Ну нет у нее желания видеться с отцом!
«Уеду. А если ему нужны деньги на лечение, я переведу
– Помоги бабушке, дочка, – раздался откуда-то дребезжащий голос, и она обернулась. Перед ней, облаченная в засаленный пуховик, топталась сгорбленная старушка. Ее изрыхленное морщинами лицо напоминало географическую карту жизни, в которой невзгод и лишений было куда больше, чем светлых дней. Рука, сжимающая пластиковый стаканчик с монетами, мелко тряслась. Узловатые пальцы с кривыми ногтями были темно-красными, почти багровыми.
«Интересно, это от холода или от старости? – почему-то подумала Настя, глядя на дергающуюся руку попрошайки, и полезла в карман. – А может, это уловка? Чтобы вызвать сочувствие?»
Однако, глянув в гноящиеся глаза нищенки, Настя устыдилась собственных мыслей. Она положила в дергающийся стаканчик сложенную вдвое сторублевку.
– Дай тебе бог здоровья, дочка, – перекрестилась старуха. – Храни тебя Господь…
– И вам добра, – рассеянно отозвалась Настя. Она сделала шаг в сторону, как вдруг услышала:
– Дочка?
Настя замерла – ей показалось, что в голосе нищенки зазвучали знакомые нотки. Словно ее позвала…
– Дочка, тебе плохо? – с тревогой спросила старушка, пытливо глядя на нее, и Настя не знала, смеяться ей или плакать. Это полный аут. Ей, красивой, здоровой, стильно одетой молодой женщине, сочувствует дрожащая от холода старая бродяжка в грязной куртке, которая сама вот-вот отправится к Господу.
Поистине, русская душа полна загадок.
Она мешкала с ответом, а старуха продолжила:
– Ты не бойся. Иди домой. Тебя ждут там, детка.
Настя зачарованно слушала этот тонкий, надтреснутый голос, задавая себе вопрос, каким образом нищенке удалось прочитать ее мысли.
– Не думай о плохом. Иди домой, – прошептала старушка. Она быстро перекрестила замершую женщину. – И береги свое дитятко. Она у тебя будет красавицей. Я правду говорю.
Настя чуть было не открыла рот. Ее живот, конечно, слегка выпирал, но зимой, под верхней одеждой это было незаметно.
Поймав ее изумленный взгляд, пожилая женщина улыбнулась, обнажая пеньки съеденных зубов:
– Я знаю.
– Спасибо, – пробормотала Анастасия, уходя прочь.
Старуха еще долго провожала ее взглядом, втянув свою птичью голову в заношенный пуховик.
Она поставила у облезлой двери пакеты с продуктами, переводя дыхание. Оглянулась, пытаясь убедить себя, что она не ошиблась, что эта убогая, провонявшая мочой и затхлостью пятиэтажка и есть тот самый дом, где они с Катей так любили бывать. Почтовые ящики искорежены, распахнутые дверцы словно намекали, что почтальоны и рекламные агенты уже давно забыли сюда дорогу, все стены исписаны и разрисованы от пола до потолка, начиная с замысловатых граффити и заканчивая вгоняющей в краску непотребщиной. Из щитков торчали обрывки проводов, кое-как замотанных изолентой, ступеньки усеивали осколки стекла и обертки
Указательный палец Насти потянулся к кнопке звонка. Когда-то она была бежевой, со временем приобретя мутно-серый оттенок из-за налипшей грязи. Неожиданно Настя вспомнила, как они с Катей наперегонки спешили сюда, в гости к бабушке – папиной маме. Как Катя, пыхтя и охая, поднимала ее, чтобы Настя дотянулась дрожащими пальчиками до кнопки (в то время еще чистой) и сама, как взрослая, нажала на звонок…
«Еще не поздно, – вдруг подумалось Насте. – Я могу оставить продукты и просто уйти. И отец не остановит меня».
Она вздрогнула, словно со стороны услышав пронзительную трель звонка. Странно, что на общем фоне умирающего дома в квартире у отца вообще что-то работало…
Дверь долго не открывали. Может, отец ушел к какому-нибудь собутыльнику? Например, к Владимиру с пятого этажа. После смерти Кати этот неприятный лысый мужичонка чуть ли не прописался здесь.
– Иду, – вскоре услышала она кашляющий голос отца.
Настя подняла сумки, пытаясь унять дрожь. Дверь распахнулась.
– Дочка, – произнес Антон Сергеевич, раздвигая в стороны руки. В какой-то момент перед глазами Насти призрачным облаком пронесся совершенно безумный по своему гротеску образ – это не отец, а людоед, который заманивает ее в свое логово, чтобы приготовить из нее ужин. Она вымученно улыбнулась.
– Привет, – сказала она, входя в квартиру.
Антон Сергеевич обнял ее, но получилось это как-то неуверенно, робко, словно отец стеснялся. От него пахло несвежим телом и перегаром. Но кроме этих, свойственных опустившимся на дно людям запахов витал еще один, который невозможно было спутать с чем-то другим. Запах болезни. Тяжелой болезни.
– Я очень рад… – неловко проговорил отец. – Очень рад, дочка, что ты все-таки приехала.
– Я тоже, – оборонила Настя, проходя на прокуренную кухню. Застыла, увидев сидящего за столом мужчину. Уперев локти в стол, он мутным взором окинул женщину. Это был Владимир Свирин, тот самый приятель отца с пятого этажа. Он был лысым и тощим, как жердь. Немного приплюснутый череп усеивали коричневатые бляшки. Остатки жидких волос, окаймлявших череп, паутинными прядями свисали на плечи. Пальцы мужчины были крупными, напоминающими барабанные палочки, с толстыми желтыми ногтями. Он был примерно одного возраста с отцом, но выглядел намного старше своих лет. Впрочем, судьбе этого человека не позавидуешь – Катя знала, что всю свою жизнь он ютился под одной крышей с сыном-инвалидом, которого, если она не ошибалась, звали Кирилл. У этого парня были какие-то трудности с позвоночником, и он всегда передвигался на костылях. Правда, ходили слухи, что у этого Кирилла, помимо проблем с передвижением, еще и с головой не все в порядке, но подробностей Настя не знала.
На заляпанном жиром столе стояла почти опустошенная бутылка водки, куски хлеба и пустая миска, на дне которой густела застывающая лужица майонеза.
– Ой… – оживился Свирин, узнав Настю. Его мутный взгляд мгновенно преобразился, став внимательным и осмысленным, будто кто-то невидимый поднял заслонку в его черепе. Липко-сонные глаза-обмылки превратились в тлеющие угольки. – Какие гости… Здравствуй, Настенька!
Он растянул губы в гримасе, означавшей, судя по всему, улыбку, и Настя отвернулась.