Невыживший
Шрифт:
– Я не знаю, – прокаркал отец. – Мы же еще тогда обошли все квартиры.
Настя чуть привстала и покачала указательным пальцем перед его носом:
– Нет. Вы обошли квартиры в нашем доме не сразу. Ты сам мне говорил. Вы сделали это только на второй или третий день.
– Я говорил с соседями, – защищаясь, оправдывался отец. На бледном лице Насти появилась горькая усмешка.
– Ты говорил? Что ж… На секунду представь, что ты звонишь в квартиру, куда могли затащить Катю. Как ты думаешь, что тебе скажет
Отец мрачно смотрел на дочь.
– Милиция с собакой появилась в твоем доме только спустя сутки, а то и больше, – промолвила Настя. – За это время с телом восьмилетнего ребенка можно сделать что хочешь. Его можно закатать в ковер, а ночью вынести наружу. Его можно расчленить. Его можно…
– Настеныш, бог с тобой, о чем ты?! – воскликнул Антон Сергеевич, обхватив виски, его губы затряслись, будто он вот-вот заплачет. – Ты что, насмотрелась всякой дряни? Как ты можешь такое говорить?
– Могу, папа. И я поняла только одно. Мы все искали Катю где угодно. А она, судя по твоей истории, все это время была в доме, в чьей-то квартире.
– Мы проверили все этажи, – снова пробубнил отец, словно эти слова уже могли что-то изменить. – И подвал, и крышу… тоже.
– А в квартиру своего дружка заходил? А?
– Какого дружка? Ты Володю имеешь в виду? – моргнул отец.
– Именно.
– Ты что? Володя ни при чем! – горячо вступился за соседа Антон Сергеевич. – Я был у него… я постоянно у него бывал! Он никогда! Он…
Настя вспомнила сузившиеся глаза Свирина, его липкий взгляд, и ее передернуло.
– Он мне не нравится, – холодно сообщила она. – А я доверяю своей интуиции.
– Ты ошибаешься.
Целую минуту никто не проронил ни слова.
– А как же Никольский? – вновь спросила Настя.
– Его признали сумасшедшим. Да, в его сарае нашли обгорелые кости детей. Но позже выяснили, что он раскапывал могилы и приносил эти кости домой. У него было… что-то вроде фетиша на детские трупы. Когда они ему надоедали, он сжигал останки. Вот и все.
Настя с трудом сглотнула подкатившийся к горлу комок.
– Боже, какая мерзость. Понятно. Значит, Никольский не при делах. Но что это дает нам теперь, папа? Твоя новость, что Катя была похищена кем-то из наших соседей?
Отец тупо разглядывал собственные пальцы с обкусанными ногтями.
– И самое главное. У Никольского в доме нашли Катину руку. Как она туда попала? – задала она вопрос.
Антон Сергеевич ничего не ответил.
– Получается, что этот извращенец был в сговоре с тем, кто держал Катю в доме, – подытожила Настя. – Понимаешь?! Никольский и Свирин, сосед этот твой ненаглядный, знакомы между собой?
Отец изумленно вытращил глаза:
– Нет, конечно! Настя, о чем ты?! Почему ты считаешь, что Володю можно подозревать в чем-то подобном?!
– Потому что ничего другого мне не остается, – отрезала Настя. – Я пытаюсь рассуждать логически, но в итоге получается запутанная каша! Ты просто сковырнул старую рану этой новостью. Прошло двадцать лет. Уж лучше бы ты молчал, – призналась она и закрыла лицо руками.
– Настеныш…
– Какого хрена ты поперся тогда в этот дом? – не отрывая ладони от лица, простонала она. – Почему именно тогда тебе приспичило взять нас с собой?! Почему? Почему ты не проследил, что моя сестра выйдет на улицу? И зачем ты вообще ее отпустил?
– Потому что ты подвернула ногу! – не выдержал Антон Сергеевич. – Кто кричал: «Папа, мне не будет скучно?!» Наверное, забыла уже?!
Она опустила руки.
– Да, я подвернула ногу. Ты прав. Ладно.
Настя выпрямилась.
– Что? Ты куда? – заволновался Антон Сергеевич.
– Я поеду, папа. Все, что я хотела, уже услышала.
Она направилась к дверям, но отец, схватив ее за руки, вцепился в дочь как клещ:
– Настеныш! Прошу тебя! Пожалуйста.
– Перестань. И убери руки, пусти.
Она рванулась в сторону, и отец, не удержавшись, упал на пол вместе с колченогой табуреткой. Антон Сергеевич снова чихнул, газетные затычки выпали из ноздрей, и на растрескавшийся паркет вновь закапала кровь.
– Дочка, – заблеял он, ползя на карачках. – Настеныш! Не уезжа-а-ай!
Настя остановилась. Сердце гулко колотилось, вот-вот грозившись разорвать грудную клетку. Отец стоял на четвереньках, мелко тряся головой, брызгая кровью, словно дряхлый издыхающий пес, и ее охватило чувство безграничной жалости, которое неумолимо вытесняло страх. Похоже, папе недолго осталось.
– Прости меня, – всхлипывая, говорил он. – Прости… Я во всем виноват… И в смерти твоей матери тоже… Я мог бы ее спасти!! Но она сама приняла решение уйти из жизни! Только не уезжай, дочка… я просто сдохну, как только ты уйдешь!
Она медленно подошла к отцу и опустилась на колени перед ним. Прямо на почерневший от грязи пол. Обняла его, прижавшись губами к засаленным, пропахшим болезнью и сигаретным дымом волосам.
– Не… оставляй… меня… Насте… ныш…
Женщина погладила его.
– Я не уеду, – прошептала она. – Я останусь, папа.
Антон Сергеевич поднял перепачканное кровью и слезами лицо. Из ноздри свешивалась сопля.
– Правда?
Она грустно улыбнулась. Он напомнил ей ребенка. Большого, страшно напуганного ребенка, которого заживо пожирает неизлечимая болезнь.
– Правда. Вставай. Давай приберемся у тебя немного.
– Ты не злишься на меня? – робко спросил он, вытирая лицо.
– Нет. Честно.
Настя помогла подняться отцу на ноги.