Невыживший
Шрифт:
Настя, покачиваясь, подошла вплотную к коляске. Внутри кто-то тяжело дышал. Хрипло, с отдышкой, словно страдающий астмой.
– Катя? – Настя не узнала собственный голос – надсадный скрип вилки по кафелю. – Катя!
На нее невидяще уставилось опухшее лицо с гноящейся коростой вместо носа. Очевидно, свет для этого существа был слишком ярким, и оно закрыло глаза, при этом разинув морщинистый рот, будто готовясь что-то проглотить. В это мгновение Настя почему-то подумала о голодном птенце в гнезде, которого мать намеревается покормить червяком.
Кирилл
Дебил удовлетворенно кивнул. У него был вид человека, выполнившего свой долг на высшем уровне.
– Что… – Настя с трудом выдавливала из себя слова, – что с ее языком? И зубами?
– Их нет, – просто ответил идиот. – Их вытафил папа. Лена куфалась.
– Кусалась, – машинально повторила Настя. Она потрясенно вглядывалась в черты лица лежащего в коляске существа. Это была женщина. Седые космы грязной паклей закрывали ее лицо, и Настя вдруг подумала, что она должна во что бы то ни стало посмотреть ей в глаза. Но чтобы это сделать, ей придется вытащить эту беднягу наружу…
Она протянула руку, неожиданно уткнувшись пальцами в широкий кожаный ремень.
– Сними его! – крикнула она Кириллу, и тот, испуганно мигая, подчинился. Пока он возился с пряжкой, седая женщина выплюнула соску. Она шумно дышала и широко улыбалась, как ребенок, но от этой страшной ухмылки Насте хотелось с воплем выбежать, даже не выбежать, а вылететь пулей из этой жуткой дыры, спрятаться в тихом спокойном месте, закрыв лицо руками, чтобы больше никогда не видеть этого обезумевшего животного выражения.
– Ленка, пенка, колбаса, – бормотал Кирилл, снимая ремень с пленницы и начиная разматывать склизкие от грязи тряпки, в которые она была завернута, словно гусеница в кокон. – На веревочке… оса.
– Где ее… – Настя икнула, боясь даже продолжить свою мысль, – …ноги?
Кирилл не удостоил ее ответом, продолжая разворачивать тряпки. Запах испражнений стал более резким, и желудок Насти подскочил прямо к глотке, грозясь выплеснуть наружу недавний ужин.
Ног у женщины не было. Покрытые сыпью и болячками костлявые руки скованы наручниками. Когда ее распеленали, она начала жалобно хныкать, елозя культями по изгаженным лохмотьям. Кирилл оглянулся по сторонам и, кряхтя, поднял с пола початую бутылку водки. Открутив пробку зубами, он сунул горлышко женщине в рот. Давясь и кашляя, та сделала пару глотков, после чего немного успокоилась.
– Где ее ноги?! – срывая голосые связки, провизжала Настя. Ей казалось, вот-вот, и она рухнет в обморок.
– Их нету, – последовал лаконичный ответ. Кирилл коснулся дряблой груди женщины, и ее рот разъехался в стороны, как гнилой разрез.
– Папа так всегда делал, – важно сообщил он и потянул за булавку, которой был проткнут сморщенный сосок. Пленница заверещала, но тут же угомонилась, захихикав, будто все происходящее было частью какой-то увлекательной игры.
– Уйди, – процедила Настя, но Кирилл продолжал стоять, возбужденно пялясь на несчастную. Из его рта снова
– У нее уже… уже плохие сиси, – запинаясь сказал он и наморщил лоб, будто силясь вспомнить что-то чрезвычайно важное. – Некрасивые. – В его круглых, выпученных глазах, испещренных красными прожилками, промелькнула какая-то мысль, и он облизнулся: – Покажи мне. Покажи свои.
Настя окинула его ненавидящим взглядом.
– Заткнись, ублюдок, – прошипела она. – Где ключ? Ключ от наручников?
– Нету его. Папа выкинул.
Кирилл тупо ухмыльнулся и неожиданно наклонился ближе, словно желая поцеловать Настю. Она оттолкнула его. Потеряв равновесие, мужчина упал, но улыбка с его лица не исчезла. Не сводя плотоядного взора с Насти, он запустил левую руку в шорты, нащупывая пенис, и вскоре его дыхание стало шумно-прерывистым.
– Пошел вон! – заорала Настя. – Урод!
Вне себя от ярости и страха, она ударила его ногой, и Кирилл, ойкнув, отполз к шкафу. Его рука между тем продолжала совершать энергичные движения. Наконец по его телу прошла дрожь, глаза закатились, он выдохнул, а на его засаленных шортах расплылось влажное пятно.
Настя ошарашенно смотрела на кривляющуюся в коляске женщину. Она совершенно растерялась, не зная, что предпринять дальше.
«Не верю… Боже мой, неужели это Катя? Моя сестра?!»
Она хотела вытащить ее, но покрытое синяками и ссадинами тело калеки было настолько липким от пролежней и жира, что несчастная все время скользила в ее пальцах. С таким же успехом она могла бы попытаться выудить арбуз из таза с подсолнечным маслом.
– Катя? Катюша, это ты? – глотая слезы, спрашивала Настя, но та лишь корчила гримасы, словно обезьяна в зоопарке, издавая визгливо-блеющие звуки. Наконец ей удалось взять на руки беснующийся обрубок, и она с содроганием положила его на продавленный диван. Женщина мгновение внимательно смотрела на свою неожиданную спасительницу, затем начала хихикать, выдувая слюнные пузыри.
Покачиваясь на ватных ногах, Настя достала телефон и набрала отца.
– Давай же, – бормотала она. – Ну, просыпайся, соня! Алкоголик чертов!
Когда Антон Сергеевич наконец взял трубку, он долго не мог понять, чего от него хочет дочь. Когда слова Насти все-таки дошли до него, он тут же отключился и через пять минут был в квартире Свириных. Молча подошел к дивану и, упав на колени, долго и неотрывно смотрел на седую калеку, которая, в свою очередь, изумленно таращилась на вновь прибывшего гостя.
Грудь отца взымалась и опускалась, словно кузнечные меха, зубы скрипели, готовые раскрошиться под давлением сжимающихся челюстей. Затем он встряхнулся, словно выныривая из ночного кошмара, и глаза его наполнились слезами.
– Катенька? – прошептал он, погладив ее своей грубой ладонью, и женщина тонко взвизгнула, как попавшая под колесо кошка. Она выставила вперед руки, скованные наручниками, словно пытаясь как-то защититься от странных незнакомцев, которые выдернули ее из привычной среды.