Незабываемые дни
Шрифт:
— Не надо, женщины, прошу вас, не надо… Говорю вам, тяжело мне видеть ваши слезы…
В хате все притихли. Торопливо проговорила женщина:
— Как нам не плакать, Мирон Иванович? Кто ж оплачет ихнюю долю? Кто над могилками поплачет?
— Не надо… Услышат плач наш фашисты, подумают, что мы боимся их, что запугали они нас, что нет у нас другой жизни, как под ихней пятой. Не надо плакать, люди! Не надо плакать, родные мои… А их… деток моих… и всех наших загубленных людей мы… оплачем по-своему… так оплачем, что застынет кровь в жилах палачей… что подлые их души будут день и ночь трепетать в ожидании неотвратимой смерти… Чем ответим мы палачам? Смертью ихней ответим. Их собственной кровью напоим людоедов, чтобы они были сыты навек. Ничего им не простим, ничего не забудем. А вы не плачьте, женщины… Не сироты мы. Не нам плакать. Пусть плачут те, кто породил этих двуногих зверей. Им лить кровавые слезы… А наше дело: бить и бить гадов, бить кровопийц!
Умолк Мирон Иванович, задумался. И словно немного легче стало, свалился с сердца тяжелый камень, когда высказал перед людьми свои думы, политые кровью сердца. Просветленным взором поглядел на людей. Кучками стояли женщины, о чем-то говорили. Слышны были отдельные слова:
— Давайте бросим, люди, тяжко ему…
Стояли мужчины с суровыми, замкнутыми лицами. Некоторые из старших сгрудились ближе. Один старик осторожно дотронулся до руки Мирона Ивановича, еле слышно промолвил:
— Ты всегда был с нами, Мирон Иванович. И мы шли с тобой рядом в те светлые годы. И в горе мы с тобой! И не мучай себя, не убивайся… Много теперь у людей горя. Мы вместе одолеем его и тебе поможем пережить твое горе. Мы все с тобой…
Глубокой ночью возвращались в лагерь. Поскрипывал снег под полозьями саней. Тихо перекликались конные разведчики, ехавшие впереди. Лошадьми ловко правил Силивон Сергеевич, пустив их рысью по занесенной сугробами дороге.
— Снега, Мирон Иванович, в нынешнем году большие. И говорят — везде. К хорошему урожаю такие снега.
— Снег что надо, ничего не скажешь! — сказал Мирон Иванович, оторвавшись от своих мыслей. — И что я тебе скажу, Силивон Сергеевич, они и урожаю будут благоприятствовать, и нам: застрянут фашисты в наших снегах.
— Они, дьяволы, и так уж дохнут. Я вот глядел днем, как шла ихняя колонна по шоссе, так на чучела похожи, завернутые в разное тряпье, ноги в соломенных валенках. Идут, посинели, дрожат, как псы шелудивые на морозе. Нет, не вынести им нашего климата.
— Климат — климатом, Силивон Сергеевич, но люди наши — вот что им всего страшнее.
— Ну, о людях наших я не говорю. Правильные люди, ничего против них не скажешь… Но-но, пошевеливайтесь, стоялые!
— А пусть они отдохнут! — Мирон Иванович ловко соскочил с облучка, чтобы немного размять ноги. Слез и Силивон Сергеевич, пошел с ним рядом.
В глубоком ночном небе высыпали мириады звезд и еле держались в морозной вышине, трепетно переливались мерцающими огоньками. А вокруг, в лесу, над лесом, стояла торжественная тишина. Знакомая лесная дорога, задумчивый лес, близость своих людей и гулкая морозная тишина — все это утихомиривало мятущуюся душу, вливало покой в наболевшее сердце, будило надежды, призывало жить, бороться.
А Силивон Сергеевич, чтобы не оставлять товарища наедине с его горькими думами, все говорил, рассказывал. О дружной зиме, о колхозном саде, — уберечь бы его от грабителей; о своем житье-бытье, — столько пережито, перевидано за семьдесят долгих лет. И только избегал упоминать о детях. Были и у него тяжелые утраты. Но это уж боль давнишняя, переболевшая. А человеку предстоит еще много пережить, перенести.
20
Кох сидел в своем кабинете и, готовясь к очередному допросу, подбирал нужные документы, перечитывал полученные приказы и инструкции. Среди них были также два приказа о знаменитом диверсанте дяде Косте. Один, общий для всех отделений гестапо, был подписан самим рейхсминистром Гиммлером. Второй приказ — начальником гестапо по Белоруссии, Ценером, и адресован непосредственно Коху.
В нем была собственноручная приписка господина Ценера, который довольно прозрачно намекал Коху, чтобы он искал преступников не среди проверенных людей, самоотверженно работающих в депо, а проявил бы больше усердия и сноровки в других местах. Это уж похоже было на то, что начальник подтрунивает над ним.
Прочтя эти приказы, Кох нахмурился. За последние месяцы таинственный дядя Костя стал ему поперек горла. Не будет у него, Коха, покоя до тех пор, пока не поймает этого проклятого диверсанта.
Он уже собирался итти в тюрьму, как позвонил телефон. Из трубки донесся голос инженера Заслонова:
— Простите, что так поздно беспокою вас, но я должен выполнить взятый на себя долг.
Инженер напоминал, что по его, господина Коха, приказу он должен явиться завтра в гестапо, но известия, полученные им, настолько важные, что он хочет передать их непременно сегодня.
— Так в чем же дело, вы можете притти ко мне в любое время дня и ночи.
— К сожалению, не могу, уважаемый господин комиссар. Уже несколько дней за мной следят рабочие.
— Тогда я дам вам адрес человека, о котором я говорил вам в прошлый раз. Запишите… Записали? Если не застанете его, можете отправиться по другому адресу. Этот человек тоже вас примет, скажете ему, что по моему приказу. Если он не поверит, пусть позвонит мне.
Заслонов записал два адреса явочных квартир гестаповских резидентов. Он собрался уже положить трубку, когда Кох еще раз спросил:
— А что у вас там за срочные дела?
— Очень важные сведения, господин комиссар. О человеке, которого вы долгое время разыскиваете, о дяде Косте. Я напал на его следы.
В трубке слышно было, как Кох поперхнулся. Потом донеслось бульканье, — очевидно, господин комиссар налил стакан воды, чтобы напиться. Потом взволнованный голос спросил:
— Вы не шутите; господин инженер?
— Что вы, господин комиссар? Вы давно знаете, что у меня нет склонности к шуткам.
— Тогда… подождите… никуда не отлучайтесь из депо. Я сейчас буду у вас.
— Слушаю, господин комиссар.
Заслонов положил трубку, взглянув на Чичина, слыхавшего весь этот разговор, засмеялся:
— Что ж, скоро представимся господину комиссару гестапо. Надо же с ним как-то попрощаться. Не мешало бы потревожить и господина Вейса, но у него еще хватит хлопот, да и времени нет заниматься с ним.
И сразу нахмурился, посуровел:
— Вот что, Чичин! В нашем распоряжении, — инженер посмотрел на часы, — полчаса еще. Сейчас выдели две группы проворных хлопцев, человека по три, не больше. Возьми вот эти два адреса. Это квартиры гестаповских резидентов. Надо или взять их, или, если не представится возможность, прикончить на месте… Ну, понимаешь… Захватить документы, если окажутся. Да без особого там шума, крика. Проследи также, чтобы этот остолоп Кох не учинил какую-нибудь пакость, гляди, еще догадается обо всей этой комедии. Если будет двигаться с отрядом, предупреди. Ну, действуй!.