Незабываемые дни
Шрифт:
И она обняла его, поцеловала. Отошла на шаг, посмотрела еще и уже сердито прикрикнула на трех человек с винтовками, подошедших к саням:
— Вы мне глядите! Чтобы хорошенько берегли ого… Это же наш доктор. А в случае чего, обиды какой или недосмотра, так я вас из-под земли достану, найду на вас управу, не погляжу, что вы вояки!
— Слушаем вашу команду! — весело грянули в ответ партизаны и принялись помогать приезжим собирать их несложные пожитки. Александр Демьянович и Блещик тепло попрощались с грозной «старостихой», которая уже поворачивала коней, чтобы ехать в обратный путь.
7
Облава на больницу была проведена среди дня. Ее собирались сделать ночью, но помешал внезапный пожар на станции. Полицаи перетрясли все койки, сбрасывали больных на пол. Кох и Вейс вбежали в жилой корпус. Перерыли все в квартирах, согнав жителей в тесную комнатку. Потом направились в барак, стоявший поодаль от больницы. Но, узнав, что там лежат заразные больные, приказали солдатам поджечь его. И когда пламя охватило стены и из окон сквозь выбитые рамы начали вылезать люди, способные еще двигаться, поднялась стрельба. Перепуганная, побелевшая, из барака выбежала Антонина Павловна:
— Стойте, стойте, что вы делаете? Тут больные люди!
— Назад! — крикнули ей озверелые солдаты.
Но Кох, забегая сбоку, крикнул ей:
— Стой!
Подбежав и впившись в нее безумными глазами, он торопливо крикнул:
— Где комиссары?
Антонина Павловна стояла на месте и, растерянная, потрясенная стонами людей, доносившимися от пожарища, все никак не могла сообразить, о чем ее спрашивает этот взбешенный человек.
— Отвечай скорее. Не надейся, что они убегут, пока ты будешь молчать. Скорее, говорю тебе!
Услышав, наконец, что ее о чем-то спрашивают, она проговорила в отчаянии:
— Я не понимаю, о чем вы спрашиваете.
— Я спрашиваю о комиссарах. Где они спрятаны?
— Простите, я не знаю никаких комиссаров. Я не знаю, наконец, что вам угодно.
— Молчать! Отвечать только на вопросы! Где комиссары? Даю три секунды на ответ.
— Я еще раз отвечаю вам, что не знаю никаких комиссаров. У нас только больные люди: среди них сеть крестьяне, есть служащие, полицаи…
— Где главный врач?
— Он выехал в командировку. Еще утром уехал…
— Куда?
— Я не знаю, господин офицер. Он начальник больницы и не всегда говорит нам, куда выезжает.
— Довольно рассказывать сказки. Я заставлю тебя развязать язык!
Ее отвели в приемную. Полицаи перелистывали книгу записи больных. Им помогали и добровольцы из больных полицаев, лежавших в больнице.
— Видите, видите, господин офицер, тут есть свежие отметки о выписке.
— Кто сегодня выписывал больных? — снова крикнул Кох и бросился к Антонине Павловне.
— Я выписывала, как всегда.
— Кто они и куда девались выписанные?
— Я не знаю, кто они. Лечились они, выздоровели, выписались, как всегда бывает. А где они теперь, я же не знаю.
— Видите, видите, она не знает, — все вмешивался в допрос полицай из больных. — А я сам видал, как она очень часто ходила в одну палату, откуда больные редко показывались. Должно быть, там и были те комиссары.
— Молчать! — прикрикнул на него Кох. — Сами разберемся, где какие больные. Ну, так будешь, наконец, отвечать? — снова обратился он к Антонине Павловне.
— Я же говорю, что сказала вам все, что знаю.
И она умолкла. Умолк на минутку и Кох. Он собирался уже пристрелить эту упрямую женщину, но, увидя вошедшего Вейса, передумал. Обыск вскоре закончили. Он не дал особых результатов. Отряд немцев отправился в город, захватив с собой Антонину Павловну и еще нескольких человек, на которых указал как на подозрительных все тот же полицай из больных.
Над больницей колыхалось зарево. Перепуганные сестры, санитарки, старый сторож Анисим да еще несколько больных, державшихся на ногах, пытались тушить пожар. Но старый барак горел как света, к нему невозможно было подступиться.
Люди не сказали ни слова друг другу. Молча пошли в больницу, в палаты, чтобы хоть немного навести порядок, положить больных на койки. В палатах все было разбросано, насорено, загажено. Больные, чувствовавшие себя немного лучше, помогали более слабым, прибирали их койки. Со всех сторон неслись стоны, крики. И все старались не смотреть в окна, в которых полыхали отблески близкого пожара. Некоторые молча одевались, другие спрашивали, где их одежда, обувь.
— Куда это вы? — спрашивали их сестры.
— А что, ждать, пока с нами сделают то же, что и с теми? — и они взглядами показывали на окно.
Полицай из больных, который старался всюду поспеть и все наставлял свое здоровое ухо — другое было подбито, — совсем разошелся:
— Вот-вот! И они, значит, такие же, как те комиссары. Боитесь, видно, боитесь! Ишь, нашли себе большевистский приют!
Кто-то гаркнул на него:
— Замолчи, зараза!
— А-а! Ты будешь еще упрекать меня. Ты не знаешь, с кем имеешь дело. Документы давай, паскуда! — Он уже наседал на человека. Тот подался из приемкой в коридор. Полицай все наскакивал на него, хватая за руку, чтобы задержать. Вслед вышло еще несколько человек, из тех, что оделись, собрались в дорогу. Полицай вернулся в приемную, набросился на сестер, на сторожа Анисима:
— Задержать их, задержать! Вы не имеете права их отпускать.
— А ты задержи их, если можешь, — глухо сказал ему Анисим. Полицай побежал обратно, он уж захлебывался от крика, переходившего в визг:
— Назад! Назад, говорю! Ни с места!
И вдруг крик его оборвался, умолк, словно полицай сорвал голос. Через тонкую перегородку слышна была возня, глухие удары. Потом все затихло. Анисим посмотрел на притихших сестер, на растерянных санитарок.
— Чего испугались? Своего достукался бобик тот. А вы ничего не видели, вас это дело не касается, — и уже будто к самому себе: — Пойти что ли, прибрать эту падаль…