Незабываемые дни
Шрифт:
— Что-то мне лицо ваше кажется знакомым. Будто видела где…
Он взглянул на нее еще раз, перевел взгляд на малышей. Те сначала забрались на печь, но, видя, что незнакомец мирно беседует с бабушкой, да еще есть просит, слезли оттуда и уже стали рядом, глядя ему прямо в глаза. И тут он вдруг весь просветлел, так стало ему легко, словно спала с плеч тяжелая ноша. «Вот он след, самый верный след. А я искал!» — молнией промелькнуло в голове. И запросто спросил:
— А вы так и не уехали?
— Как это не уехали? Я ведь отродясь здесь живу… Куда же мне ехать на старости лет?
— Это вы правильно говорите. Но я про деток опрашиваю, их же вывозили, кстати, в эвакуацию?
Женщина смотрела на него, не совсем понимая, куда он клонит.
— Дети? Дети при мне живут. Где я, там и дети. Как же иначе?
— Разумеется… Оно так и должно быть. Но не удивляйтесь, если я скажу, что знаю вас. Вы мать Мирона Ивановича.
— Ну, мать, так что с того?
— Нет, не говорите. Таким хорошим сыном не каждая мать может похвалиться.
— Откуда вы меня-то знаете?
— Да я как-то на заводе был по делам. Новые паспорта наша милиция тогда выдавала рабочим, а вы в гости приезжали к сыну. К Мирону Ивановичу.
— Верно говорите, была я тогда, наведывалась. Я теперь и вас вспоминаю, вы, кажется, в милиции тогда служили?
— Ей-же-ей, угадали! Я тогда с работниками милиции приезжал.
— Так садитесь! Заговорилась я, а вы же, видно, совсем проголодались.
Старуха стала хлопотать возле печи. Малыши окружили Слимака, с любопытством его разглядывали. Младший, мальчонка лет четырех, подошел совсем близко, потрепал его колени и, глядя на него синими глазенками, серьезно спросил:
— Ты, дядя, немцев видел?
— Видел, видел, сыночек.
— Я тоже видел. Они на бабушку кричали, сала хотели, а бабушка дала им только яичек. Они бабушку пугали, а бабушка их не боится. А ты, дядя, боишься немцев?
— Боюсь, сынок.
— А я нет.
— Отчего же ты не боишься их?
— А мой папка в Красной Армии. На войну пошел с немцами биться. Он им задаст.
Поставив тарелку на стол, старуха не то в шутку, не то всерьез набросилась на малыша:
— Уходи, уходи, не мешай дяде кушать!
А потом Слимаку:
— Беда с ним. Плетет подчас нивесть что. Тут полицаи на днях были, жито брали. Так он и у них про немцев спрашивает, да еще хвастается, что отец в Красной Армии. А кто же теперь не в Красной Армии? Еще хорошо, что полицай попался с умом, а другой ведь и озвереть может.
Слимак ее выслушал. Все думал: то ли старая прикидывается, намекая на Красную Армию, то ли в самом деле не знает, где находится теперь ее сын, Мирон Иванович.
— А давно вы его видели?
— Да уж с того времени, как вот началось. Как ушел в армию, так и нет его с тех пор. И хотя бы весточка какая-нибудь о нем.
— Жаль, очень жаль!
— О чем это вы?
— Да я, видите, слыхал, что Мирон Иванович в партизанах, будто он даже командует ими.
— Что вы, что вы, не говорите хоть при детях так, они и вправду могут подумать, что отец где-нибудь здесь, в лесу. Еще плести начнут, а дурной человек услышит, так неприятностей всяких от немцев не оберешься. Гарнизон немецкий недалеко от нашей деревни стоит, так немцы частенько сюда наведываются по всяким своим делам: то яиц им дай, то курицу, а то и сами берут, что увидят.
Слимак ел и думал о своих неудачах. По всему видно, что старуха и в самом деле ничего не знает про сына.
Распрощался Слимак и ушел, несолоно хлебавши. Все думал, гадал, как же он выберется из всей этой напасти. Они, немцы, шутить не любят, если ихнего приказа не выполнишь… Но что ты поделаешь? Он старался, как только мог, из кожи вон лез, но насильно в чужую душу не влезешь. Видно, сам виноват — не наловчился как следует к человеку подступаться.
10
Приход Константина Сергеевича Заслонова в депо превратился в шумнее событие. Об этом только и говорили все рабочие. Думали-гадали, как это случилось, чтобы такой человек пошел на службу к немцам. Гремел раньше на всю дорогу как один из лучших инженеров. Его депо ставили в пример всем остальным. Рабочие депо были первыми в соревновании на дороге. Опять же сам, собственными, можно сказать, руками взрывал депо. Эвакуировался. И на тебе! Как с неба свалился. Где только был он все это время?
Чмаруцька, который прежде не раз говаривал своему приятелю Хорошеву о Заслонове: «Вот был, брат, начальник, так начальник!» — теперь виновато почесывал затылок, пускался в догадки:
— Продался, гад… Надо же так: с человеком жили, работали, с одного ломтя, можно сказать, откусывали, а души его, — да есть ли душа у таких гадов? — селезенки его так и не раскусили.
— Поживем — увидим, — неопределенно отвечал Хорошев. — И тебе, Чмаруцька, я не советовал бы раньше времени молоть всякую чепуху. Мы с тобой ничего не знаем. Это раз. А во-вторых, и мы с тобой, выходит, к немцу пошли… Так получается, по-твоему, что и мы немцу продались. Нет, брат, поживем — увидим. Это два!
— Да что ты мне: это раз, а это два! Сравнил, можно сказать, гуся с жабой! Они меня, немцы, за загривок сюда притащили! Они на меня винтовку наставляли, работай, говорят, а то пристрелим… Я им наработаю, однако… А тут молодой человек, ни семьи у него — вот попрыгал бы, как я, так узнал бы, как на свете жить надо! — ни у него… Да что говорить, советская власть этого человека за уши вытянула, ку-у-да подняла! Ему бы в армии быть, ему бы… Так видишь ты, к немцам бросился, на немецкую милость надеется. Ученый!