Незаконная планета
Шрифт:
Тут пропищал сигнал вызова. Лавровский вынул из кармана видеофон, нажал кнопку ответа. На экранчике — Морозов мельком увидел — возникло круглое лицо женщины, обрамленное белокурыми кудряшками. Похоже на старинную миниатюру, вскользь подумал он.
— Здравствуй, Кира, — сказал Лавровский. — Ты уже приехала?
— Я только что прилетела и удивлена, — раздалось сочное контральто. — Ты бы мог меня встретить.
— Я очень занят.
— Как всегда. Когда ты приедешь сегодня? Я хочу позвать Семеновых и Келлера, я привезла дивные видовые фильмы.
— Кира, я не смогу рано приехать.
— Очень мило, — в голосе женщины послышалась обида. — Я вижу, ничего не изменилось…
— А что могло измениться за три недели? Я постараюсь выбраться пораньше, но вы меня не ждите и смотрите фильмы.
— Кто там стоит рядом с тобой? Эта особа?
— Рядом со мной стоит Морозов, и ему неинтересно слушать наш разговор. До свиданья.
Лавровский выключил видеофон и, потирая лоб, сел в кресло.
— На чем мы остановились?
— Механизм переключения внимания не проникает в подкорку, — напомнил Морозов.
— Да, да! Почему вы стоите, Алеша? Налейте-ка себе и мне витаколу, вон стаканы на полке, и сядьте. — Лавровский отхлебнул пенящегося напитка. — Ну так, переключим внимание. Подсознательная работа мозга доступна сознанию, но не попадает в самоотчет, потому что ее не «высвечивает» аттентер, вот этот механизм переключения внимания. Что-то мешает, какой-то заслон. Заслон, созданный многими тысячелетиями эволюции человека, и неспроста созданный, — но это особый разговор. Вы следите за мыслью?
— Я — весь внимание, — сказал Морозов.
— Но есть люди, у которых, обычно при сильных эмоциональных встрясках, этот заслон на какое-то время, пусть даже на миг, снимается. И тогда аттентер свободно проникает в подсознание и выдает наверх, то есть в кору, результаты его работы. Управляет этим процессом гипоталамус, великий дирижер гормонального оркестра.
Тут Лавровский задумался. Остро, с прищуром, смотрели его бледно-голубые глаза, но — куда-то вдаль, не видя собеседника.
— Лев Сергеич, — сказал Морозов после долгой паузы. — Вы, наверно, имеете в виду Заостровцева…
— Что? — вскинул на него взгляд Лавровский. — Подите вы со своим Заостровцевым! Когда-то я пытался заполучить его для исследования, но он — трус. На мое счастье, совсем не такой оказалась его дочь.
— Я удивился, когда узнал, что Надя теперь ваша лаборантка. Она кончала исторический, и, кажется, с блеском…
— Надя одарена разносторонне, она сама еще не знает, в какой области талант ее достигнет наибольшего блеска. Замечательно то, что она о самоутверждении вовсе не заботится, — Надя просто играет в игры, которые ей нравятся. Играючи, интуитивно она снимает заслон, о котором я говорил, и тогда обнаруживаются… ну, вот вы рассказали, что она нашла вас, когда вы заблудились. Ее природная чувствительность к тому, что мы называем рассеянной информацией, необычайна.
— Значит, странности, которые были у ее отца…
— Да. Но ей это не мешает. Да и почему — странности? Уж скорее странно то, что при потенциальных возможностях мозга так ограничен круг наших восприятии. То, что мы сознаем, куда меньше, чем в действительности знаем. Я думаю, Алеша, что такая одаренность, как у Нади, должна стать нормой. — Лавровский посмотрел искоса на Морозова, ссутулившегося на табурете. — Вы хотите возразить?
— Пока нет. Думаю о том, что вы сказали.
— Пока нет — это уже хорошо. Жаль, что люди не любят задумываться… Вот звонит Антонина Григорьевна и напускается на меня за то, что я, видите ли, порчу жизнь ее дочери… Я пытаюсь объяснить, но она не слушает, твердит свое — мужа, дескать, уберегла, а теперь…
Лавровский махнул рукой, не закончив фразы.
— Лев Сергеич, — сказал Морозов, — а ваши опыты не опасны?
— Нисколько! «Церебротрон» фиксирует работу ее мозга, для Нади это просто развлечение, а для нас — бесценная информация. Без Нади мы не сумели бы смоделировать аттентер.
— Понятно. Но вы, насколько понимаю, не собираетесь на этом останавливаться. Вот вы говорите, что это должно стать нормой. Намерены ли вы распространить опыты на…
— До распространения еще далеко.
— А вообще — нужно ли ускорять естественный процесс? Разносторонняя одаренность, владение собственным мозгом — к этому и сама приведет эволюция…
— Приведет, но когда? Через тысячелетия? Странно мне от вас это слышать, Алеша. Природа создала превосходный инструмент, способный переделать, пересоздать, улучшить и ее самое, и ее творение. Почему же нам не пустить этот инструмент в дело, если мы научились — ну, научимся скоро! — им пользоваться?
Лавровский поднялся, и Морозов тоже встал, посмотрел на часы.
— Был рад с вами повидаться, Лев Сергеич.
— Я провожу вас. — Они вышли из «хижины» и направились к двери в конце зала. — Жалею, что не смогу с вами полететь, Алеша, — сказал Лавровский. — С аттентером еще очень много возни. Представляете, какая нужна точность при фиксировании микроэлементов магнитным полем со скоростью в миллионные доли…
— Представляю, Лев Сергеич. О каком полете вы говорите?
— Как это — о каком? О полете на Плутон, конечно. — Лавровский остановился. — Что вы уставились на меня?
— Я давно не летаю, и вы это прекрасно знаете.
— Не летаете, ну и что? Разве навыки космонавтики забываются? Разве не вы возглавите третью экспедицию?
— Нет, — сказал Морозов.
Марта заглянула в кабинет, когда он сидел над ворохом бумаг, накопившихся за его отсутствие.
— Алеша, ты не можешь оторваться минут на десять?
— А что такое?
— Надо поговорить.
— Сейчас выйду.
Морозов дочитал годовой отчет кафедры, поставил подпись и пошел в гостиную. Дверь на веранду была открыта, и он увидел на желтом от солнца полу по-утреннему длинную тень. Марта сидела в кресле-качалке, на ней был обычный рабочий костюм.
— Ты сегодня дома?
Марта заведовала в Учебном центре службой здоровья, ей полагалось бы в утреннее время быть на работе.
— Нет, я скоро уйду, — сказала она.
— Ты что-то сделала с волосами. Постриглась? Или, наоборот, нарастила? Теперь ведь не поймешь.