Незаконная планета
Шрифт:
— В вашей федерации, вице-президент, скорее станешь походить на старого филина, — ответил на выпад Буров. — Здравствуй, Марта. Привет, Виктор. — Он протянул мальчику руку, и тот с силой ударил его по ладони, такая была у них игра. — Слабовато, все еще слабовато, деточка. Ну ничего. Мы тут сделаем из тебя пловца, быстро поздоровеешь.
— Дядя Илья, — преданными глазами смотрел на него Витька, — я на прошлой неделе слышал, как вы по теле выступали…
— И напрасно. Юбилейные речи нормальный человек слушать не станет.
— Нет, вы здорово говорили! Великие прозрения и заблуждения в науке нередко дополняют друг друга самым неожиданным образом…
— Ты что — цитируешь? — спросил Морозов.
— Да, я запомнил. Дядя Илья, а правда, что Саллаи…
— Перенесем разговор, Виктор. Нас ждет катер, торопиться надо.
Спустя полчаса они уже были в гавани. Служащий туристской базы, флегматичный рыжеватый финн, немного говоривший по-русски, сделал запись в книге приезжих и выдал Морозовым палатку и другой инвентарь, полагающийся туристам для жизни на ненаселенных островках архипелага.
Тут с катера сошел, а вернее, сбежал по сходне на причал юноша, у него были растрепанные соломенные волосы и темные очки. Круглые коричневые плечи и могучая грудь распирали белую майку. Он улыбнулся мрачноватой улыбкой, и Буров представил его Морозовым не без торжественности:
— Это Свен Эрикссон, морской бог в образе начальника международной планктонной станции.
Свен Эрикссон был немногословен. Он подхватил багаж и понес к своему катеру. Буров и Инна последовали за ним. А Морозов стоял, сунув руки в карманы, и смотрел на старенькую яхту, покачивающуюся у соседнего пирса. Марта проследила направление его взгляда:
— Ты прав. Давай попросим эту яхту.
Сотрудник турбазы, финн, поднял белесые брови.
— Старье, — сказал он. И, поискав еще нужное слово, добавил: — Негодник.
— Нам годится, — быстро сказал Морозов. — Паруса, надеюсь, не дырявые?
Финн медленно удивился, брови его поднялись выше.
— Селирон есть дырявый никогда. — И он еще что-то сказал по-фински или по-шведски Эрикссону, вернувшемуся за остатками багажа.
Тот перевел на русский:
— Вейкко говорит, что на яхте нет трансфлюктора и он не имеет права ее выпускать из гавани.
— Мы умеем обходиться без трансфлюктора.
— И еще он говорит, — продолжал Свен Эрикссон, — что ветер противный. Зюйд-ост. Вы не сможете идти в лавировку.
— Сможем, — сказал Морозов. — Только пусть объяснит, где какие повороты, по каким знакам идти.
— Нельзя, — покачал головой Вейкко.
— Не понимаю, что тут спорить, — вмешалась Марта. — Раз нельзя, значит, нельзя. Правда, Вейкко? — Она улыбнулась ему самой ослепительной из своих улыбок. — Немножко жалко, конечно. Давно я не ходила на яхте. Кажется, со Второй Оркнейской регаты, да, Алеша?
— Что вы там застряли? — крикнул с катера Буров.
— Идем, — ответил Морозов, с сожалением отведя взгляд от яхты.
— Хорошо, — сказал вдруг Вейкко и плотнее нахлобучил свой картуз с длинным козырьком. — Для вас. Садитесь на яхта. Я отвезу.
Фарватер был извилист, шхеры то сжимали его морщинистыми гранитными боками, то расступались, открывая вольные плесы, здесь ветер рябил серую воду, тихонько позванивал в штагах. Покачивались красные и белые головы вех, ограждавших фарватер. Чайки парили в небе, сидели на воде, ходили по узким полоскам пляжей.
И опять поворот, яхта влетает в узкий проход меж скал, а впереди торчит острый камень, ни дать ни взять тюленья морда, левее, левее, еще левей! О, здесь не просто. Здесь держи ухо востро. Без трансфлюктора здесь не очень-то.
Но красотища! А дышится как!
А сейчас я бы чуть потравил шкоты. Ладно, не мое дело. Вейкко знает лучше. Вон как уверенно и покойно лежит его жилистая рука на румпеле.
— Нравится тебе? — спрашивает Морозов Витьку.
Витька — молчаливый, серьезный. Не по годам серьезный. В кого это он пошел? Совершенно не склонен к болтовне. В меня, конечно, пошел.
— Природа нравится, — отвечает Витька.
Вот как, думает Морозов. Природа. Значит, что-то другое ему не нравится. Только природа нравится. В прошлом году с ним было проще. Взбирался ко мне на колено и обрушивал лавину вопросов. А теперь больше помалкивает. Ну как же — повзрослел, в пятый класс перешел.
С кормы доносится смех Марты. И еще какое-то фырканье — это Вейкко так смеется. Смотри-ка, ей удалось разговорить этого твердокаменного финна.
А у него, Морозова, почему-то не клеится разговор с Витькой.
— Как у тебя в школе? — спрашивает он. — Математика легко дается?
— Особых трудностей теперь нет, — отвечает Витька.
— А как отношения с товарищами?
— В каком смысле?
— Ну… дружишь ты с ними?
— Товарищи есть товарищи, — Витька слегка пожимает плечами.
Некоторое время Морозов размышляет над его ответом. Он знает, что у Витьки в начале учебного года была драка. Подрался с одноклассником, Пироговым каким-то. Из-за чего — ни учителя, ни Марта не дознались: причину драки Витька отказался изложить наотрез. В кого только пошел такой упрямый? Наверное, в Марту.
— Посмотри, — говорит Витька, — сосны торчат прямо из скалы. Разве деревья могут расти без земли?
Оранжевое предзакатное солнце выплывает из облаков — будто из дырявого мешка вывалилось — и мягко золотит шхеры. На севере вечера длинные-длинные — как тени от сосен, лежащие на воде прямо по курсу. Яхта, покачиваясь, перерезает тени и выходит на плес. Здесь прыгают на зыби солнечные зайчики, и ветер пробует штаги и ванты на звонкость, и Марта кричит с кормы:
— Алешка, откренивай!