Нежность к ревущему зверю
Шрифт:
– Да нет, я не об этом, - Долотов улыбнулся.
– Ты говорил о свадьбе, вот я и подумал...
Вечерами Лютрову не хотелось возвращаться домой. Он допоздна бродил по городу, дважды, стыдясь каждого прохожего, прошелся вдоль Каменной набережной от моста до моста.
И в этот раз он оказался у подъезда дома за полночь. Проходя мимо своего почтового ящика, он увидел втиснутые в щель газеты и вспомнил, что неделю не открывал его. Внизу, под смятыми газетами, лежал белый конверт.
Лютров не мог объяснить себе, чего он испугался. Может быть, боялся потерять последнюю
Маленький листок письма дрожал в одеревеневших непослушных пальцах, Лютров едва отыскал последние слова: "...твоя Валера".
Поднявшись к себе, он, не раздеваясь, сел в кресло и уже не мог, да и не хотел сдерживать себя, чувствуя, как вместе со слабостью, с изнеможением приходит врачующее освобождение от подавленности последних дней.
Рука словно сама по себе поднесла к глазам фиолетовые строчки на тетрадном листке.
"Леша, любимый мой! Заболела бабушка, и я не могла не уехать, она ведь совсем одна. Я ждала тебя до самого отъезда и пишу, когда уже не осталось времени до отхода поезда. Самолеты не летают, от станции придется добираться автобусом. Как приедешь, позвони в Перекаты Колчановым, они меня позовут. Я буду ждать. Крепко целую тебя, твоя Валера".
...Прижав ладони к ушам, девушка за стеклянной перегородкой телеграфа не отрывала глаз от толстой книги.
– Девушка, вы добрая?
– Не знаю... А вас надо пожалеть?
– она с интересом посмотрела на позднего посетителя.
– Ага. Нужно дозвониться в Перекаты, но есть только адрес и фамилия абонента.
– Попробуем, - она взялась за ручку, и Лютров заметил сильно испачканные чернилами пальцы.
– Область? так... Город? Улица... Колчанов?.. Так. Подождите.
Он сидел, вставал, выходил на улицу покурить, возвращался и снова сидел, глядя на неутомимую девушку за стеклянной перегородкой. Скоро ему стало казаться, что все телефонистки заснули, и эта в конце концов откажется от беспрерывных запросов и пошлет его спать. А может, и нет?.. Вот она принялась выговаривать кому-то, словно ей лично понадобилось поднять с постели Петра Саввича Колчанова, живущего где-то у черта на куличках. И когда Лютрову стало жаль ее и хотелось оставить все до утра, она сказала ему свойским голосом:
– Пройдите во вторую кабину.
Лютров взял трубку и сказал:
– Алло!
Но в ней шипело, скрипело, умолкало, появлялись невразумительные обрывки слов и наконец строгий голос сказал:
– Одну минуту!.. Говорите.
– Это квартира Колчанова!
– сказали в трубке.
– Мария Васильевна? Здравствуйте!.. Лютров говорит! Алексей Сергеевич!.. Вы помните меня?.. Узнали? Слава богу!.. Простите, что врываюсь к вам ночью, мне очень нужно поговорить с Валерой!.. Да, да. Не могли бы вы позвать ее?.. Это, кажется, недалеко от вас?.. Вы меня очень обяжете, очень!.. Спасибо, жду!..
Лютров для чего-то переложил трубку к правому уху, словно перестал доверять левому, и услышал мужской голос:
– Алексей Сергеевич? Здравствуйте!..
– Петр Саввич?
– Я!.. Откуда это ты?
– Издалека. Извините, что разбудил.
– Понял, ничего. Валера прямо измучилась ожидаючи... Сейчас придет. Маша побежала... Да вот они!..
– Леша!..
– Я, Валера!
– Почему так долго не звонил?.. Я... Ты ничего не знаешь.
Ему послышались всхлипы.
– Что с бабушкой? Почему ты плачешь?..
– С бабушкой ничего... А ты... Бабушка выздоравливает.
– Перестань... Что о тебе подумают?
– Ты ничего не знаешь... У нас будет ребенок...
– Валера!.. Ты сказала, что я твой муж?
– Нет...
– Скажешь?
– Как ты велишь.
– Господи, сейчас же! Ты слышишь?
– Да.
– Я приеду за тобой.
– Когда?
– Потерпи немного. Я жду погоды... Недельку, может быть.
– Только дай телеграмму, я встречу.
– Непременно. Ты больше не плачешь?.. То-то же. Поцелуй меня.
– Целую.
– До свиданья. Поблагодари Колчановых.
– Хорошо. До свиданья!..
Покинув будку, Лютров не сразу пришел в себя, немного оторопев и от известия о ребенке, и от несообразности только что звучавшего голоса Валерии и ее пребывания за тридевять земель. Он еще не вернулся оттуда, где была она.
Лютров подошел к окошку в стеклянной перегородке и наклонился к девушке. Получив деньги, она спросила:
– Все в порядке?
– глаза ее выдавали услышанное. Лютров кивнул.
– Вы не только добрый, вы необыкновенный человек!.. Одно у вас плохо.
– Плохо? Вот видите... А что?
– Вы оттираете пальцы мокрыми спичечными головками.
– Правда, - девушка посмотрела на свои пальцы.
– Вот вам за это, - он протянул ей свое "золотое перо".
– Эта ручка не пачкает... До свидания. Спасибо вам!
– До свидания...
Поднявшись к себе, он заново прочитал записку Валерии.
"У тебя будет сын,- думал он, улыбаясь.
– Появится на свете Никита Лютров... Только, может быть, черненький и с большими материнскими глазами... И заживет где-то впереди тебя... Большего мне не надо..."
Спать не хотелось. Он просто забыл, что пришло время сна. Он встал у окна, снял галстук и расстегнул одну за другой пуговицы на рубашке.
Оконные стекла затуманились потоками дождя вперемешку с мокрым снегом. Лениво изгибаясь, текли по стеклу ручьи, ползли, повторяя их путь, отяжелевшие хлопья мокрого снега... А он не видел ни дождя, ни снега, не чувствовал холодных порывов влажного ветра за окном. Он забыл о времени... Что произошло на свете?
Может быть, тебе снова десять лет, ты поднял глаза к пронизанному солнечным светом огромному небу, увидел вдруг, как в нем свободно, и тебя впервые коснулось неодолимое влечение в его беспредельность, желание обрести крылья. Или ты только что впервые поднялся в воздух и тебя захлестнула радость полета?..
Нет, тебе не десять лет, и не жуткая, как страх, впервые вспыхнула в тебе страсть к высоте - это вместе с радостным изумлением от известия о твоем отцовстве пришло чувство постижения вершинного смысла жизненного пути, и все, что открывалось теперь, было и ново, и величаво, и просто.