Нежность к ревущему зверю
Шрифт:
– Да.
– А когда обратно?
– Может быть, завтра.
– Тогда не уходите, а? Пока я сяду в самолет? Тут хоть и милиция, а я все равно боюсь… Вам не трудно?
– Что вы! Но чем просто так сидеть, пойдемте ужинать.
– А я успею?.. Правда, я сегодня еще и не обедала. Вообще все кувырком. Ночевала у тети Маши, днем просидела у девочек на работе. Никак не могла дождаться вечера.
Они поднялись в полупустой зал ресторана и присели у окна на летное поле, отсюда можно было видеть в конце ряда ЛИ-2 их С-44.
Она проследила за его взглядом, спросила:
– Ваш?
– Да. Нравится?
– Ну и самолетище! Я таких и не видела… Ой, а мы не прозеваем здесь?
– Нет, наверно… Скажите, пожалуйста, посадки у вас объявляются? – спросил он у подошедшей официантки.
– Обязательно. По радио. Что будем заказывать? Лютров посмотрел на Валерию.
– Мне… все равно, чего-нибудь.
Он заказал что быстрее можно подать и съесть – котлеты по-киевски, бисквиты и кофе.
– Знаете, я впервые в ресторане.
– Немного потеряли.
– Нет, я потому… Вам со мною неловко, наверно?
– Неловко? Поглядите на моих друзей. Вон в уголке… Разве не видно, что они умирают от зависти?
– От зависти?
– Конечно. Да и не только они. Разве у кого-нибудь еще есть такая красивая спутница?
– А вы их позовите к нам.
– Не хочу.
Ее рассмешило выражение, с каким сказал это Лютров.
В это же самое время Костя Карауш встал и с независимым видом вышел из ресторана.
– А что вы скажете им про меня? Скажите, что мы старые знакомые, ладно?
– Я так и решил. Что вы собираетесь делать в Энске?
– Работать. Я чертежница. До осени поработаю, а потом попытаюсь еще раз поступить в институт. В вечерний.
– Вы уже бывали в Энске?
– Да. Я там часто бываю. Даже целое лето жила, когда отчим уехал. Он и сейчас в отъезде, работает на Севере. Приедет через год… Маме одной скучно.
– Вы бы вместе жили.
– А бабушка? Ей дом жалко. И не хочет она совсем. Когда я как следует устроюсь, я ее к себе заберу. Знаете, какая она хорошая… Я ведь без отца росла, возле нее. Невезучая, да?
– Почему? Я тоже рос без отца, видите, какой вырос.
– Ага, – сказала она и опять засмеялась. Но неожиданно смолкла.
За стулом Лютрова остановился Костя Карауш, То, что у него кто-то за спиной, Лютров понял по веселому недоумению на лице Валерии.
Выждав, когда, за столом замолчали, а Лютров повернул к нему голову, Костя склонился, как метрдотель на дипломатическом приеме, и, все еще держа руки за спиной, проговорил:
– Прошу прощения… Несколько мужчин, пожелавших остаться неизвестными, просили передать вашей спутнице… Вы позволите?
– Мы позволим, Валера?
– Позволим!
– В таком разе прошу! – Костя вытянул руку.
– Ой!
В руках у него покачивалось несколько длинноногих красных тюльпанов.
– Ой, спасибо!.. Откуда они?
Костя сделал вид, что открывать тайну ему нельзя, приложил руку к сердцу и, очень довольный исходом миссии, отошел.
– Какой он потешный, этот ваш друг!
– Ага. Одессит, веселый.
– А вы где живете?
– В Энске.
– Ой, вдруг встретимся!
Лютров написал на листке блокнота номер своего телефона и протянул ей.
– Это на случай, если вам опять понадобится провожатый.
– Я и так позвоню. Правда, у мамы нет телефона, но я из автомата, хорошо?
– Лишь бы было слышно.
– Знаете, хорошо все-таки, что я вас увидела. Мне теперь даже смешно, что я боялась, пряталась.
– Ну и слава богу. Я тоже очень рад, что увидел вас.
Пока они сидели за столом и потом, когда он провожал ее к старому, порядком обтертому ЛИ-2 и стоял у трапа в общей очереди, чувствуя безбоязненные прикосновения совсем освоившейся с ним девушки, Лютров проникся уже совсем родственной причастностью к ее отъезду, о чем-то тревожился, а в момент, когда она, еще не протянув руки за чемоданом, вопросительно поглядела на него, испытал такое сильное желание обнять ее, наговорить каких-то благодарных слов, что едва принудил себя отдать ей вещи, и при этом был так растерян, что не слышал сказанного ею на прощанье. А когда увидел ее шагающей вверх но трапу, еще более обшарпанному, чем старенький самолет, перебирающей ногами в черных туфлях, мучительно ждал, что она повернется на прощанье, кивнет ему, но она не повернулась и не кивнула.
Вылетали они в конце следующего дня. Тасманов заправил самолет минимумом топлива, и они поднялись, не пробежав и двух третей взлетной полосы, окатив Перекаты неслыханным здесь ревом двигателей, и резво пошли вверх, оставляя за собой четыре едва приметных дымных следа.
– Надеюсь, еще не капает, уважаемый Иосаф Иванович? – спросил Костя Карауш.
Каждый из экипажа невольно улыбнулся: всем в голову пришло одно и то же, но глагол истины послушен или детям, или юмористам.
Когда легли на курс, Лютров повернулся к Чернораю:
– Слава, возьми управление.
– Понял, командир.
Скинув шлем, Лютров привалился в спинке катапультного кресла и прикрыл глаза, повинуясь желанию заново пережить в воображении две встречи с Валерией, собрать воедино все, что успел увидеть и узнать об этой девушке с византийскими глазами.
Он не мог заставить себя поверить, что она надумает ему позвонить. Это немыслимо. У девушек ее возраста не может быть ничего общего с тридцативосьмилетним мужчиной. Но ведь бывают чудеса? Гай, например… Ведь никому не кажется странным, что, несмотря на различие в возрасте, они живут дружно и счастливо?
Привалившись к спинке кресла, Лютров шаг за шагом вспоминал минувшие два дня и невесело улыбался про себя: нужно было потерять пятьдесят тонн горючего, сделать вынужденную посадку, рискуя развалить машину, чтобы встретить бывшего курсанта, благодарного ему за то, что он так и не научил его летать, познакомиться о его непростой женой, провести пустую зарю на охоте, растревожиться судьбой совсем уж незнакомого ему человека – : Ирины Ярской, всполошившей в ней все давнее и недавнее, и наконец увидеть Валерию, с ее незащищенностью, доверчивостью к нему, с ее немыслимыми глазами, такую легкую и непрочную среди всего прочного, сработанного на жизнь, что было в доме Колчанова.