Нежный защитник
Шрифт:
— То, что ты делаешь! — выдохнула она. — Это опасно. И поцелуи, когда играют языками. — Она уже не могла остановиться, словно где-то внутри прорвало плотину. — И руки почти во всех местах. Все, кроме… ну, ты знаешь. Воткнуть его в меня. Но и это не запрещено лишь потому, что Господу угодны новые невинные души.
— Знаешь, этот человек просто рехнулся, — со вздохом проговорил он.
Имоджин тоже приходило это в голову.
— Похоже на то, — робко призналась она, чувствуя себя законченной еретичкой. — Вчера, когда он меня допрашивал, мне показалось, что он готов силой выпытать у меня все, чем мы занимались. Он как будто… Это звучит глупо, но он как будто сам… возбудился. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Да. — Он оставил ее грудь, чтобы посмотреть на нее. — Я давно подозревал его в чем-то подобном. Итак, жена моя, позволишь ли ты мне поцелуи, когда играют языком, и руки почти во всех местах, и станешь ли ты наслаждаться моими ласками?
Годы послушания не так-то легко забыть, и Имоджин согласно кивнула.
— Помни, — повторил он, — никаких греховных союзов, но если ты позволишь, я сумею сделать тебе приятное. Это не имеет отношения к супружескому долгу или покаянию. Если тебе не понравится или ты снова почувствуешь страх — скажи мне. Да?
— Да, — ответила Имоджин, хотя твердо решила не останавливать его ни в коем случае. — Но что ты собираешься делать, если мы не будем…
— Вот это, — ответил он, снова приникнув к ее правой груди. Он немного отодвинулся, чтобы его пальцы могли одновременно играть с ее левой грудью.
Имоджин задрожала от наслаждения.
— Что я должна делать? — прошептала она.
— Ничего. Только скажи, если тебе будет больно или неприятно. — Он осторожно потеребил сосок зубами, отчего ее тело выгнулось ему навстречу, как тугой лук.
— Хорошо, — подбодрил он ее. — Мне нравится, когда ты отзываешься на мои ласки.
Имоджин зажмурилась, но, почувствовав, что он смотрит на нее, открыла глаза. Он наклонился и поцеловал ее. Она послушно раздвинула губы. Его рубашка щекотала напряженные от возбуждения соски, и Имоджин покрепче прижалась к нему, чтобы усилить это ощущение.
Он ласково рассмеялся ей в губы и отстранился.
— Ох, моя милая распутница, с тобой не захочешь, да согрешишь!
— Прости. — Она почувствовала себя виноватой.
— Тебе не за что извиняться. — Он снова ее поцеловал. — Я сам этого хочу. Я хочу, чтобы ты обезумела от наслаждения и чтобы я мог это видеть.
— Но разве это не нарушит данного тобой слова?
— Речь шла только о плотском союзе.
Имоджин заметила, что успела раздвинуть ноги, только когда он прижался к ней, к тому самому месту, что больше всего страдало от жгучей истомы. Она инстинктивно обхватила его ногами и тут же смутилась от собственной дерзости. Фицроджер понял ее чувства и заверил:
— Имоджин, мы не делаем ничего плохого. Ты не делаешь ничего глупого и неправильного. Только не стесняйся показать мне, что ты испытываешь.
Она сжала его ногами еще сильнее и подставила губы для поцелуя. Она не была уверена, но, кажется, он глухо застонал в ответ. Его руки скользили по ее телу. Она вздрогнула, когда он провел рукой по ее бедру и коснулся ягодицы, а потом прижал ладонь к самому интимному месту.
Она застыла на миг, скованная нерешительностью, и он ждал, пока она привыкнет. Имоджин чувствовала, как жадно пульсирует ее плоть под его горячей ладонью, моля о новых ласках, но ей казалось, что это место слишком чувствительно для любых прикосновений.
— Я не знаю, — пожаловалась она.
— Я хочу просто погладить тебя, очень осторожно. Я остановлюсь, как только ты скажешь.
— Как-то странно позволять кому-то себя там гладить. — Однако она подчинилась.
Его пальцы двигались легко и плавно, играя с самым чутким местечком.
— А может, и нет, — подумав, произнесла она, постепенно преодолевая скованность.
Она закрыла глаза, целиком сосредоточившись на обжигающих ощущениях, порожденных его лаской. И когда его губы снова сомкнулись на ее соске, Имоджин охнула от восторга.
— Ангелы небесные, направьте меня! — прошептала она. — Это так необычно! — И через минуту добавила: — Не останавливайся!
— Не буду.
У нее не было сил даже обнять его в ответ. Она широко раскинула руки и так вцепилась в края тюфяка, как будто от этого зависела ее жизнь.
— Можно мне тебя обнять? — задыхаясь, спросила она.
— Конечно.
Его рука действовала все более уверенно, и она приподнялась ей навстречу. Словно сквозь туман, до нее донесся его одобрительный шепот, побуждавший ее двигаться, отвечая на его ласки.
Зубы. Однажды он говорил что-то о том, что кусается… Она почувствовала его зубы на своем соске!
— Ты меня укусил!
Он поднял голову.
— Это… Я не против!
Он рассмеялся, и она снова почувствовала его зубы.
— Я не поверила бы в это ни за что в жизни, — пробормотала она. — Я не знаю, что мне делать. — От гулкого биения сердца у нее заложило уши, и все же она сумела расслышать его голос:
— Все хорошо, Рыжик. Позволь этому свершиться. Так и должно быть.
— Что? Скажи, что мне делать? — Ее возражения перешли в низкий стон, и ему пришлось заглушить его поцелуем. Она жарко целовала его в ответ, с трудом веря, что сумеет пережить эту бурю наслаждения, и глухо моля о пощаде.
И наконец это свершилось.
Очень удачно, что Фицроджер не прервал поцелуя, потому что она закричала, а тело ее забилось в судорогах. Он налег на нее всем своим весом, не позволяя вырваться, а его пальцы продолжали ласкать ее между ног. Ее тело сопротивлялось, оно словно обрело собственную жизнь, пока напряжение не разрешилось бурным экстазом.