Нежный защитник
Шрифт:
Он не спешил убирать руку, но теперь касался ее едва-едва. Он по-прежнему лежал на ней, и его вес не казался ей больше огромным и удушающим. Медленно, осторожно он дал свободу ее губам, и Имоджин судорожно вздохнула, хватая ртом воздух.
— Боже милостивый… — вырвалось у нее.
— Иначе и не скажешь! — Его лицо снова стало непроницаемым, но она думала, она надеялась, что в глубине его зеленых глаз все же таится хотя бы капля душевного тепла.
Некоторая часть его тела упиралась ей в бедро, и она поняла, что он давно готов к соитию. Ее восторг был отравлен чувством вины.
— Но разве я не могу сделать что-то подобное тебе?
— Иногда. Но не каждый раз. Не думай, я не считаю себя обделенным. Ну, — подумав, уточнил он, — по крайней мере не слишком сильно. — Он медленно повернулся и привлек ее к груди.
Она ощутила под собой его твердое, горячее копье и шевельнулась — едва заметно. Такая твердая, переполненная кровью штука наверняка очень уязвима, и она боялась сделать ему больно. Он глухо охнул и сжал ее бедра.
— Нет, Имоджин!
Она внимательно посмотрела ему в лицо и пришла к выводу, что оно выражает не боль, а что-то другое. Несмотря на его железную хватку, ей удалось снова чуть шевельнуться.
Он наградил ее весьма увесистым шлепком, уложил на матрас, а сам выскочил из постели.
Имоджин села, довольно улыбаясь и совершенно не волнуясь из-за того, что ночная рубашка сползла и обнажила грудь.
— Разве ты не ляжешь со мной?
— Я говорил тебе, что буду спать на полу. Я дал слово монахам защищать их от вспышек твоей необузданной похоти, и, похоже, мне предстоит нешуточный бой!
На его лице не было и тени улыбки, когда он наклонился, чтобы задуть свечу, но Имоджин тихонько рассмеялась и скользнула под одеяло. Она ощутила вкус женской власти, когда ее не подавляли вина и страх, и это было самое восхитительное чувство на свете.
Наступила тишина, и она украдкой принялась ощупывать свое тело. Оно казалось таким же — а как же иначе? Ведь она все еще не утратила девственности. Но все же оно стало другим. Оно проснулось. И почувствовало голод. Она была абсолютно уверена, что на этот раз ничто не помешает им стать мужем и женой на деле, а не на словах.
Это чудо, этот восторг не имели ничего общего с жестоким насилием, которое она видела.
— Жаль, что ты не сделал этого раньше, — проговорила она во тьму.
— Насколько я припоминаю, я пытался это сделать.
— Если бы только ты не завел речь о демонах…
— Тогда мне это казалось глупой шуткой. Я недооценил влияние на тебя отца Вулфгана.
— Меня приучили поклоняться этому человеку, как святому. Не очень-то он приятная личность. Он несговорчивый, но честный. — Она все еще не справилась со своими сомнениями, и это прозвучало в ее голосе.
— И все же это не помешало твоему отцу зачать трех внебрачных детей. Вряд ли отец Вулфган одобрил бы такой поступок.
Имоджин вздохнула, снова проведя руками по ожившему телу.
— Ни за что бы не одобрил!
— Имоджин, — проговорил Фицроджер в темноте, — мне кажется, твоему отцу, как и многим другим отцам, было страшно представить тебя в постели с другим мужчиной. Отец Вулфган стал в какой-то мере его защитой, вместе с теми мужчинами, которые были допущены к тебе в качестве женихов. Он знал, что мужчины постарше могут и подождать.
— Ты ведь тоже готов был ждать, — мягко напомнила она.
— Но не так долго. Ты же не прочь заполучить меня прямо сейчас, разве не так?
Ее рука наткнулась на влажное местечко, которое только что ласкал ее муж, и она беспокойно дернулась.
— Да.
— Значит, завтра мы положим конец тому, что начали сегодня.
Имоджин готова была умолять его сделать это сейчас же, не откладывая, когда она забыла о страхах, а ее тело изнывает от голода, но он дал слово монахам.
Завтра она будет принадлежать ему целиком.
Глава 15
Впервые в жизни Имоджин была разбужена поцелуем, но, открыв глаза, увидела Фицроджера в полном боевом облачении. Он снова стал военачальником, а не любовником.
Имоджин поглядывала на него, пока одевалась. То, что было ночью, теперь казалось сном. Но воспоминания были слишком свежи, и они многое изменили. Ужас, внушенный расправой Уорбрика над Дженин, был похоронен на дне души. Он не был забыт, но остался там, где хранились ее воспоминания о смерти, болезнях и войне.
Близость мужского тела, близость тела Фицроджера больше не несла в себе угрозу, она стала для ее губ и рассудка даже слаще меда. Больше она не видела в этой близости ничего дьявольского или греховного. Она могла вызвать отвращение лишь у того, кто говорил о ней как о чем-то низменном и постыдном. Но близость, осененная доверием и нежностью, была ангельски чиста.
То возвышенное, приподнятое состояние, в котором пребывала Имоджин, не могло быть грехом.
Фицроджер даровал ей — со всей чуткостью и щедростью — невероятное блаженство. Ее тело и разум еще не остыли после этого чуда, их не остудила даже ледяная вода, которой она умылась, и холодное прикосновение одежды.
И она по-другому стала относиться к нему.
Даже теперь, после нескольких часов крепкого сна, легчайшее прикосновение будило в ней целую бурю эмоций. Запах, принадлежавший только ему, еще держался на простынях, и она не могла остаться к нему равнодушной. Теперь она понимала, отчего новобрачные ведут себя так странно и постоянно ищут повода уединиться. Они целиком захвачены этой новообретенной чувственностью и не в состоянии сосредоточиться на обычных делах.
Захвачен ли этим и он?