Нежный защитник
Шрифт:
Имоджин была уверена, что этот тупица решил, будто она ищет предлог для побега. И куда, интересно, она могла бы убежать?
— Я хочу проведать раненых, — заявила она. — Это мой долг — позаботиться, чтобы они ни в чем не нуждались.
— За ними и так хорошо смотрят, миледи, и я не думаю, что это разумно — покидать замок в столь неспокойное время.
— Сэр Уильям, от замка до монастыря меньше лиги! Его колокольню можно разглядеть со сторожевой башни! С надежной охраной что может со мной случиться?
—
— Сэр Уильям, — процедила сквозь зубы Имоджин, теряя терпение, — если вы не обеспечите мне охрану, я поеду одна! И, если только вы не осмелитесь применить силу, меня ничто не остановит!
Судя по всему, он был бы не прочь для надежности посадить ее под замок, но не имел на это права, а потому с явной неохотой выбрал шесть человек для ее охраны.
Имоджин порадовалась, что одержала над ним победу. Было приятно проехаться верхом и самой править своей лошадью. Конечно, этой костлявой кобыле мышастой масти было далеко до ее милой Изольды. Но лошадь хорошо чувствовала седока, и прогулка доставила Имоджин немалое удовольствие.
Монастырский привратник был счастлив приветствовать дочь их покровителя, заменившую своего отца. Однако Имоджин огорчила весть, что аббат Франциск отправился в Уэльс по делам церкви и посоветоваться с ним не удастся. Но ничто не мешало осуществить ей вторую часть плана.
Брат Майлс, смотритель лазарета, привел ее в комнату, где стояли десять кроватей, на которых лежали те, кто получил ранения во время освобождения Кэррисфорда. Один солдат потерял ногу, раздавленную тяжелой бочкой.
Он побледнел и исхудал, но жизнерадостно улыбался:
— Не печальтесь обо мне, леди! Это моя вина, а не ваша! Нечего было хлопать ушами!
— Тем не менее, — возразила Имоджин, — ты пострадал на моей службе, и я постараюсь обеспечить тебя в будущем.
— Вы очень добры, леди, да только лорд Фицроджер сам обо мне позаботится. Он так и сказал, что меня не оставит.
— Он уже был здесь? — обратилась она к монаху.
— А как же, миледи, — ответил брат Майлс. — Он бывает здесь каждый день.
— Еще бы! — Раненый солдат улыбнулся, показав сломанный зуб. — Хозяин, конечно, выругал меня за ротозейство, да только все равно он меня не оставит.
Она и представить себе не могла, как ее муж умудрялся выкраивать время еще и для этих людей. Имоджин почувствовала себя совершенно никчемной личностью.
Ее подвели к самому тяжелому больному: его рана осложнилась лихорадкой. Солдат метался в бреду, и послушник не отходил от него, то и дело вытирая ему пот со лба.
— Он выживет? — вполголоса спросила Имоджин, вспомнив отца. Ее не пускали к лорду Бернарду почти до самого конца…
— Все мы в руках Божиих, но надежда еще есть.
— И все, что вы можете сделать, — это вытирать ему пот?
— Мы даем ему травяные отвары,
— Валериана и буквица?
— Да, леди. — Монах посмотрел на нее с уважением. — А еще отвар из цветков ромашки.
Они подошли к выздоравливающему солдату. Он чувствовал себя неплохо, хотя ослеп на один глаз.
Она повернулась к смотрителю.
— Я надеялась найти здесь солдата по имени Берт. — Его не было в этой палате. Неужели он умер от раны? Раны, полученной из-за ее упрямства?
— Мы отвели ему отдельную келью, миледи. Вы желаете его видеть? Боюсь, это не доставит вам удовольствия.
Бедный Берт!
— Да, — твердо ответила Имоджин. — Я желаю его видеть.
Ее проводили в небольшую прохладную келью с выбеленными стенами и распятием над изголовьем кровати. Старый монах стоял на коленях и истово молился. Берт исхудал так, что был не похож на себя, а кожа его приняла оттенок слоновой кости. С каждым вдохом в его груди что-то жутко клокотало и булькало.
— Пробито легкое, — пояснил брат Майлс. — Слишком глубокая рана. Такие не выживают. Но он упорно цепляется за жизнь. Иногда я даже думаю, что было бы милосерднее… Но всегда остается надежда на чудо. А его страдания здесь сократят время его пребывания в чистилище. Все в руках Божиих.
Берт вдруг заворочался в кровати и пробормотал что-то невнятное. Старый монах громче забубнил молитву. Имоджин инстинктивно подошла и положила руку больному на плечо. Он горел в лихорадке.
— Лежи спокойно, Берт, — ласково промолвила она. — Тебе нельзя двигаться. Хочешь пить?
Он ничего не ответил, но посмотрел на нее, и она поняла, что раненый узнал свою госпожу и что ему очень больно. Из-за нее. Если бы она не приказала Берту отвезти ее в Кэррисфорд во время штурма, Берт и сейчас бы сидел в замке и бражничал и тискал шлюх вместе с остальными солдатами Фицроджера.
Имоджин не дождалась ответа на свой вопрос. Она просто налила воды из кувшина в деревянную кружку. Осторожно приподняла голову раненого и влила несколько капель ему в рот. Большая часть воды стекла по подбородку, но немного ему удалось проглотить.
Имоджин посмотрела на брата Майлса:
— Я побуду возле него какое-то время. — Она имела в виду — пока он не скончается.
— Это может продлиться до самой ночи, миледи, — неохотно ответил монах.
— Значит, я проведу здесь ночь. Отошлите мою охрану в замок. Пусть передадут моему мужу, что я остаюсь.
Монахи пошептались, и тот, что был постарше, вышел, оставив Имоджин свой табурет. Брат Майлс на минуту вызвал ее из комнаты.
— Вы ничем не поможете ему, разве что иногда вытирайте пот со лба. Это принесет ему некоторое облегчение. — Он все еще не решил, следовало ли допускать Имоджин к умирающему.