Незнакомка в зеркале
Шрифт:
Лизетт нравилось начинать день с приятного расслабляющего душа. Под водой она не пела, не планировала свое расписание, не размышляла ни о политике, ни об экономике — вообще ни о чем не думала. Ласковые струи просто бодрили… или точнее, согревали.
В то июльское утро заведенный порядок катился так гладко и бесперебойно, что не требовалось смотреть на часы, дабы узнать, который час. Водные процедуры длились ровно столько, сколько потребовалось кофеварке для приготовления кофе, затем Лизетт обмотала влажные волосы одним полотенцем и вытерла тело другим.
Через
Принесла чашку в ванную комнату, чтобы между глотками высушить волосы и наложить легкий макияж, обычный для рабочего дня.
Поставив кружку на край раковины, размотала полотенце на голове и нагнулась вперед, энергично растирая темные каштановые волосы до плеч. Выпрямилась, отбросила пряди назад, повернулась к зеркалу и… уставилась в незнакомое лицо.
Влажное полотенце выскользнуло из внезапно онемевших пальцев и упало на пол.
Кто эта девушка?
Уж точно не она. Лизетт прекрасно помнила собственную внешность, но там не ее отражение. Она резко развернулась, лихорадочно ища незнакомку, отразившуюся в зеркале, готовая увернуться, готовая сбежать, готовая бороться за свою жизнь, но рядом никого не было. Она одна в ванной, одна во всем доме… одна-одинешенька.
Вдруг в голове зашептали голоса, едва уловимые, почти призрачные. Повернувшись к зеркалу, Лизетт постаралась подавить ужас и отчаяние и принялась изучать неведомую особу, словно та была врагом, а не… а не кем? Или чем? Полная бессмыслица. Дыхание стало учащенным и поверхностным, звуча словно издалека и явно панически. Что, черт возьми, происходит? У нее нет амнезии. Лизетт знала, кто она такая и где находится, помнила свое детство, свою подругу Диану и прочих сослуживцев, помнила одежду, висящую в гардеробе и наряд, который запланировала надеть сегодня. Помнила, что съела на ужин накануне вечером. Помнила всё, кроме этого лица в зеркале.
Чужого лица.
Ее собственное, запечатленное в голове, более мягкое и округлое, может, даже более красивое, хотя физиономия в зеркале вполне себе симпатичная, разве что чуть угловатая. Глаза те же — синие, на том же расстоянии друг от друга, пожалуй, немного глубже посаженные. Как такое возможно? Как глаза могли стать глубже посаженными?
Что еще похожего? Лизетт наклонилась ближе к зеркалу, изучая бледную веснушку на левой стороне подбородка. Да, веснушка на прежнем месте, в детстве была заметнее, теперь почти невидимая, но все же имеется.
Все остальное было… неправильным. Нос тоньше, да еще и с горбинкой, скулы рельефнее и выше, чем должны быть, нижняя челюсть более квадратная, подбородок — более четкий.
Лизетт настолько растерялась и испугалась, что стояла словно парализованная, неспособная ни на какие действия, даже если бы что-то путное пришло в голову. Продолжала разглядывать себя в зеркале, пока мысли лихорадочно метались в поисках хоть какого-то разумного объяснения.
Но безуспешно. Чем это можно объяснить? Предположим, она попала в аварию и перенесла кардинальную реконструкцию лица, тогда временная амнезия возможна, безусловно, но ведь потом она наверняка вспомнила бы и пребывание в больнице, и операции, и реабилитацию. Даже если ненадолго впадала в кому, потом кто-нибудь непременно всё бы ей рассказал. Но она не впадала в кому.
Никогда.
Лизетт прекрасно помнила свою жизнь. Не приключалось с ней никаких аварий, за исключением одной-единственной, в которой погибли родители, перевернувшей ее мир вверх дном — на тот день ей только-только исполнилось восемнадцать. Тогда Лизетт физически не пострадала, потому что ее не было в той машине, но ей пришлось бороться с последствиями — с сокрушительной печалью, с ощущением стремительного засасывания в черную воронку одиночества, куда канула прежняя беззаботная благополучная жизнь.
Точно такое же чувство нахлынуло и сейчас — ощущение непостижимой чудовищной катастрофы. Лизетт потерялась во всех смыслах сразу, непонятно, что делать, совершенно невозможно осознать немыслимую перемену.
Может, она сошла с ума. Может, ночью ее разбил инсульт. Точно. Инсульт. Чем и объясняются выкрутасы памяти. Чтобы проверить догадку, улыбнулась, в зеркале симметрично поднялись уголки рта. Потом подмигнула каждым глазом по очереди. Затем подняла руки вверх. Обе функционировали нормально, хотя, принимая душ и моя волосы, она наверняка заметила бы неладное, случись что с руками.
— Десять, двенадцать, один, сорок два, восемнадцать, — быстро прошептала Лизетт, выждала тридцать секунд, повторила снова. — Десять, двенадцать, один, сорок два, восемнадцать.
Удостоверилась, что способна перечислить те же числа и в той же последовательности, хотя… если она перенесла апоплексический удар, способна ли всё правильно оценить?
Мозг и тело, по всей видимости, на ходу, так что инсульт, скорее всего, можно исключить.
И что теперь? Надо кому-то позвонить. Кому? Диане. Конечно. Лучшая подружка наверняка поможет, вот только непонятно, как сформулировать вопрос. «Эй, Ди, когда я доберусь до работы, присмотрись и дай знать, не изменилось ли у меня лицо со вчерашнего дня, ладно?».
Дурацкая идея, но потребность хоть что-то выяснить была неодолимой. Лизетт направилась к телефону, и тут внезапная паника заморозила на полпути. Нет. Нельзя. Звонить нельзя. Они засекут.
Они? Кто «они»?
Едва Лизетт задалась этим вопросом, как неожиданно вся взмокла, живот скрутило. Рванула обратно в ванную, с трудом сдерживая приступ тошноты. Выпитый глоток кофе подкатил к горлу, она обхватила себя руками, тело била крупная непрекращающаяся дрожь. Острая боль ножом резала глаза, настолько сильная, что слезы потоком потекли по щекам, застилая зрение.