Незримые твари
Шрифт:
Отец продолжал:
– Мы звонили тренеру Ладлоу, и он сказал, что баскетбол ты бросил два месяца назад.
– Завтра сходишь в городскую поликлинику, - говорила мама.
– А сегодня, - продолжал отец.
– Мы хотим, чтобы ты убрался отсюда.
Наш отец.
Те самые люди, которые сейчас так добры и милы, так заботливы и участливы, те же самые люди, которые обрели свою сущность и духовную целостность на линии фронта в борьбе за признание, личное достоинство и равноправие для своего мертвого
– Мы не знаем, что за грязные болезни ты притаскиваешь в этот дом, мистер, но с сегодняшнего вечера иди и ночуй в другом месте.
Помню, что хотела выйти и забрать свои вещи, выгладить их, сложить и убрать.
Дайте мне хоть какое-то чувство контроля.
Вспышка!
Помню, как парадная дверь тихо открылась и прикрылась: она не хлопала. Пока в моей комнате горел свет, я видела только собственное отражение в окне спальни. А когда выключила свет, там был Шейн, стоявший прямо под окном, смотревший на меня, с изрубленным и перекошенным лицом из фильма ужасов, темным и грубым от разрыва баллона с лаком.
Дайте мне ужас.
Вспышка!
Никогда не знала, что он курит, но он зажег спичку и поднес ее к сигарете во рту. Постучал в окно.
Сказал:
– Эй, пусти.
Дайте мне отречение.
Сказал:
– Эй, тут холодно.
Дайте мне безразличие.
Я включила свет в спальне, чтобы видеть в окне лишь себя. Потом задернула шторы. Шейна не видела с тех пор никогда.
Сегодня вечером, с потушенным светом, с закрытыми шторами и дверью, когда Шейна нет, и от него остался лишь призрак, я спрашиваю:
– Что за парад?
Мама отвечает:
– Парад Голубой Гордости.
Папа говорит:
– Мы маршируем с ДиРМом.
И они хотят, чтобы я шла с ними. Они хотят, чтобы я сидела здесь в потемках, притворяясь, что мы прячемся от внешнего мира. От полного ненависти незнакомца, который ночью явится заполучить нас. Это какая-то неизлечимая инопланетная сексуальная болезнь. Им кажется, что они до смерти боятся какого-то козла-гомофоба. Их вины в этом нет. Они хотят, чтоб я подумала, чтобы на что-то решилась.
Не выбрасывала я тот баллон с лаком. Только выключила свет в спальне. Потом издалека приблизились пожарные машины. Потом по моим шторам снаружи пробежал оранжевый отблеск, а когда встала с постели посмотреть, - горели мои школьные вещи. Сушившиеся на бельевой веревке и полоскавшиеся по ветру. Платья, джемперы, брюки и блузки, все они полыхали и разваливались на сквозняке. Несколько секунд спустя исчезло все, что я любила.
Вспышка!
Перенесемся на несколько лет вперед, когда я выросла и отселилась. Дайте мне новое начало.
Перенесемся в одну ночь, когда кто-то позвонил из автомата и спросил предков, они ли родители Шейна Мак-Фарленда? "Допустим", -
Голос за спиной звонившего попросил:
– Скажи им, что еще.
Другой голос позади звонившего подсказал:
– Скажи им, что мисс Шейн терпеть не могла их ненавистные рожи, и что ее последними словами были: "все еще не кончено, даже близко не кончено".
Потом кто-то засмеялся.
Переключимся на нас, сидящих здесь в темноте наедине с запеканкой.
Мой отец спрашивает:
– Так что, милая, ты пойдешь маршировать со мной и матерью?
Мама говорит:
– Это так много будет значить для прав голубых.
Дайте мне смелость.
Вспышка!
Дайте мне терпение.
Вспышка!
Дайте мне мудрость.
Вспышка!
Переключимся на правду. И я говорю:
– Нет.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Перенесемся в момент около часа ночи в большой безмолвный особняк Эви, когда Манус перестает орать, и я, наконец, могу поразмыслить.
Эви сейчас в Кэнкане; видно, она ждет, что ей позвонят из полиции и скажут: "Та девушка, что присматривала за вашим домом, ну, то чудовище без челюсти, так вот, она застрелила вашего тайного любовника насмерть, когда он вломился к ней с разделочным ножом: таково наше самое вероятное предположение".
Ясно, что сейчас Эви не смыкает глаз. Сидя в номере какого-нибудь мексиканского отеля, Эви пытается высчитать, какая разница во времени, в три или же в четыре часа, между ее особняком, где я лежу мертвая, зарезанная насмерть, и Кэнканом, где Эви якобы приходится присутствовать на съемках для каталога. Не очень умно задумано, Эви. Никто не станет снимать каталоги в Кэнкане в пик сезона, тем более с такими ширококостными ковбойшами, как наша Эви.
Но если я буду мертва, уж тогда откроется целый мир возможностей.
Я - невидимое ничто, сидящее на диване, обтянутом в белое камчатное полотно, напротив такого же дивана по ту сторону кофейного столика, похожего на большой брусок малахита из курса геологии.
Эви спала с моим женихом, поэтому теперь я вправе сделать с ней что угодно.
В кино, когда кто-то вдруг обретает невидимость, - ну, вы помните, везуха с ядерной радиацией, или рецепт сумасшедшего ученого, - всегда задумываешься: а что бы сделала я, если бы была невидимой?.. Ну, идеи вроде пробраться в мужскую раздевалку в спортзале "Голд", или, еще круче, - в раздевалку команды "Оукленд Райдерс". И тому подобное. Пробраться к "Тиффани", нахватать бриллиантовых тиар, и все такое.