Незваные гости
Шрифт:
Взгляд профессора остановился на глазах Ольги. Он встал. Она тоже рывком поднялась, оттолкнув кресло, охваченная внезапной паникой… Но он всего лишь направился к двери:
– Это все, что я могу вам сказать, мадам…
Он открыл дверь. Ольга так быстро вышла, будто за ней гнались… Внизу любезно улыбалась монахиня.
«Здравствуйте, мадам Геллер, – сказал портье „Терминюса“, – хороший денек, не правда ли?» Мальчик-лифтер поднял ее, получил свои пятьдесят франков. Ольга пошла по длинному коридору. Здесь трудно было определить час дня, время года. Круглый год была одинаковая температура, и лампы всегда горели одинаковым ровным светом. Вдруг Ольга вспомнила, как она шла по этому коридору… на ней было длинное, переливающееся белое платье… Здесь, недалеко от этой вот двери, стоял юноша… Молодой и безукоризненно красивый… «Нинон, Нинон, что делаешь ты со своей жизнью? Как ты живешь без любви?…» Как она живет?… Что же делать? Упасть в объятия старого профессора?… Вот ее 417-й.
Еще только одиннадцать часов. Мари уже убрала комнату, она задернула
XVII
Да, передышка, которую судьба даровала миссис Моссо, оказалась непродолжительной. Но в том, что ей и Фрэнку удалось поиграть в туристов всего-навсего каких-нибудь пять дней, она не могла винить мужа. Конец игре положила всеобщая чудовищная забастовка… С чего она началась?… Никогда еще не было такой внезапной, похожей на обрушившуюся снежную лавину забастовки. Вся жизнь в стране разом остановилась. Председатель Совета министров Ланьель не хотел вступать в переговоры с профсоюзами, пока не возобновится работа. Он не хотел собирать парламент. Венсан Ориоль вернулся из Рамбуйе. На вокзалах толпы людей ждали, пока снова тронутся поезда. Мусорные ящики были полны через край, почтовые – тоже. Полицейские, отряды Республиканской безопасности, парашютисты, танки, военные грузовики… Все это заставило миссис Моссо проникнуться еще большим презрением к Франции, к ее правительству и народу, допускающим такой возмутительный беспорядок. «Система пенсий!» Страна теряет миллиарды из-за этой непонятно кому нужной «системы»!
Фрэнк, угрюмый, небритый, слонялся по комнатам, рассматривал книжки с картинками своего маленького сына, решал кроссворды. Мастерская была слишком далеко, чтобы ходить туда пешком. Миссис Моссо, не получая известий от детей, нервничала, беспокоилась, переходила от смеха к слезам, от слез к смеху: вдруг поезда не будут ходить еще несколько месяцев? А погода стояла такая хорошая, теплая!…
В это утро миссис Моссо предложила Фрэнку устроить завтрак по-американски. Она была в хорошем настроении, по-видимому, забастовка скоро прекратится. Все с нетерпением ждали, когда она кончится, и прежде всего – рабочие. Надо отпраздновать конец забастовки. Фрэнку не хотелось спорить с женой – пусть будет завтрак по-американски.
Письмо пришло, пока Фрэнка не было дома, он ходил за покупками. Вернувшись, только открыв дверь, он сразу увидел на полочке перед зеркалом конверт со штампом: «Американское посольство». Он помрачнел, бросил покупки и нетерпеливо распечатал конверт: его очень вежливо просили зайти в посольство, в любой день и час, но как можно скорее. Что бы это могло означать? Он взволнованно шагал по маленькой кухне и передней. «Да ничего особенного тут нет!» – говорила ему жена. Как мало надо, чтобы вывести его из равновесия, как это неразумно, врач ведь сказал, что ему необходим покой. Миссис Моссо была бы только рада, если бы и у нее был предлог пойти в роскошное здание посольства, она всегда испытывала гордость, когда видела на площади Согласия у посольства въезжавшие и выезжавшие красивые машины, ей импонировало все это богатство, пышность… Хорошо, хорошо, поговорим о чем-нибудь другом, пожалуйста… Фрэнк едва притронулся к американскому завтраку, ему было не до того, совсем не хотелось есть. Ах, он совсем забыл сказать, что автобусы уже пошли! Наконец-то! Тем лучше, ему не придется идти пешком.
Все оказалось гораздо хуже, чем он ожидал.
Дама с седыми волосами, выкрашенными в лиловый цвет, спросила у него паспорт, который тут же положила в ящик стола, потом она указала Фрэнку какую-то дверь. Он прошел туда и увидел некоего мужчину… И вот тут-то и произошел у Фрэнка разговор, от которого на лбу у него выступили капли пота и подкосились ноги. Словно первая атака на фронте, словно рука, срывающая повязку, присохшую к кровоточащей ране… Понос и кровь… Человек сказал ему, что они осведомлены о его связи с женщиной, по имени Ольга Геллер; значит, именно через нее он сносился со странами, находящимися по ту строну железного занавеса? Но у него не было связи с Ольгой Геллер! И у него не было никаких сношений со странами, находящимися по ту сторону железного занавеса, какие сношения, зачем? Если он не в связи с Ольгой Геллер, значит, их совместное пребывание в окрестностях Парижа может объясняться только причинами, в которых он не хочет или не может признаться. Прекрасно, прекрасно… А кто был тот человек, с которым он встретился на террасе кафе «Ротонд» двадцать четвертого июня? Прекрасно, прекрасно… Они не намерены разрешать ему продолжать такого рода деятельность. Ему предлагается немедленно вернуться в Соединенные Штаты. Но ведь это же безумие, это нелепо! Почему, ведь он ничего, ничего не сделал такого, что могло бы причинить вред его стране! А ваше поведение по отношению к делу Розенбергов, если даже не говорить ни о чем другом? «Дело Розенбергов, – зарычал Фрэнк, – да, поговорим о нем! О вреде, который оно принесло моей стране!» Вашей стране? Я был склонен думать, что это уже не ваша страна, что при ваших воззрениях ваше место за железным занавесом. Мы были очень терпеливы с вами… Но эта последняя история с коммунистической шпионкой Ольгой Геллер слишком серьезна, чтобы мы могли позволить вам
Он шел под деревьями авеню Габриэль… вспомнил, что когда-то эта улица называлась Аллеей вдов, что она притягивала к себе плачущих, что Ольга сказала ему однажды, характеризуя какой-то период своей жизни: «Я ходила плакать на авеню Габриэль…» Теперь на авеню два театра, и для слез не осталось места. Странно, что можно думать о тысяче разнообразных вещей, находясь в апогее отчаяния… Точно так же, как на похоронах любимого существа замечаешь пыль, которая осела на черные туфли, соболезнование на лицах друзей и родственников, помнишь час отхода поезда, думаешь о багаже… Он представил себе свою жену! Боже мой… Несчастная… Ей никогда не понять, почему им нельзя вернуться в Америку, что его там посадят под любым предлогом и никто не подумает дать ему работу, и все будет куда хуже, чем до отъезда.
Фрэнк опять очутился перед посольством, он, очевидно, кружил на одном месте. Скоро истекал срок удостоверения, выданного ему Префектурой, о праве на жительство во Франции… Как же в таких случаях поступают? А он-то надеялся, что на этот раз ему выдадут «привилегированное» удостоверение, разрешающее иностранцу проживать во Франции в течение десяти лет, то есть почти постоянно, и что он наконец избавится от полицейских придирок. Он представил себе, как идет вонючими коридорами Префектуры, где он всегда чувствует себя преступником, повинным в каком-то неведомом преступлении, раздавленным навалившейся на него всей своей тяжестью гигантской машиной, которая предъявляет на него права всеми своими окошечками, штемпелями и километрами, тоннами бумаг… Власть над ним, Фрэнком, каждого из «причастных к учреждению»… Он был охвачен паникой, как солдат, который вдруг понял: вот он окружен, пропал. У него похолодел и заныл живот. А если он не вернется в США – как жить? Где? Его ведь выгонят из экспортно-импортной фирмы… Ему незачем ходить объясняться с ними, их, наверное, уже давно предупредили, гораздо раньше, чем его самого, и они, конечно, принимали во всем этом участие. Где же ему найти работу? Иностранец. Без паспорта. А дети! Их выгонят из американской школы. Девочка и без того такая нервная! А квартира? Их из нее выселят. И у его жены не будет больше холодильника… Ужасно. Отвратительно. Бедная моя, терпеливая моя… Фрэнк шагал вдоль Сены, касался толстых каменных плит парапета, думал о том, какие они белые и шершавые, слышал, как машины проезжали за его спиной и останавливались у красного светофора. Сена была слишком далеко. Живопись. А, да что о ней говорить! Он вспомнил о своих соседях по мастерской; среди них есть иностранцы, может быть, они знают, что полагается делать в таких случаях? Ольга… «Мы живем во времена подозрений… во времена подозрений!» – повторяла она. Серый шелковистый взгляд. Он был на мосту, в двух шагах от «Терминюса» – может быть, надо ее предупредить, рассказать ей? А если за ним следят? Конечно, за ним следят, а то как бы они узнали? Тогда куда же идти? Он не мог появиться перед женой в таком состоянии. Мастерская? А если он приведет туда шпиков? Фрэнк остановился, посмотрел на небо, посмотрел на воду. Но он умел плавать, он очень хорошо плавал. И разве не подло было бы бросить жену и детей. Они впутают в это дело Ольгу, Ольгу, которую уже поджидают за углом, с ножом. С ведром помоев. Если уж умирать, то так, чтобы смерть показалась естественной. Идеальное самоубийство.
Фрэнк снова зашагал. Идеальное самоубийство. Из этого можно сделать сценарий. Как его осуществишь? Что, если пойти поговорить с продюсерами? Как же!… Идеальное самоубийство… Он не пойдет к Ольге. Что она подумает, если он вдруг исчезнет? Как знать, что может подумать Ольга? Вечные снега. Она будет по-прежнему идти своей дорогой, мягко сверкая… Для нее самой, для ее же пользы он прервет всякие сношения с ней. Что касается его – все пропало, ничего худшего не придумаешь. Мертвец не боится смерти. Все кончено. Но он не может вынести встречи с женой, не может сказать ей, что они отрезаны от родины… Потому что туда он не вернется, туда его и насильно не затолкаешь… Пока можно, он будет скрывать от жены правду. Правду? Какую правду? А вдруг ей скажут, что он ей изменял, вдруг ей докажут, что он две недели прожил вдвоем с другой женщиной в большом пустом доме, где были только они двое – он и другая. Никто не поверит, что они жили там, как брат и сестра. А между тем это ведь было именно так. По отношению к жене его единственным грехом была та воскресная прогулка, во время которой он вдруг почувствовал себя счастливым. Жаркий летний день, весь народ вышел на прогулку, и они тоже, как все… Ресторан, где им было так весело… Если бы у Ольги не болела нога, не было бы этой дурацкой сцены на автобусной остановке… Ведь только мысль, что ей больно, а придется еще идти пешком, вывела Фрэнка из себя. Если бы Ольга не надела новые туфли, если бы она не купила туфель, которые натирали ей ногу, вся жизнь могла бы пойти по-иному. Они бы не уехали так стремительно… Но дело теперь не в этом! Куда, куда деваться… Фрэнк не мог решиться на встречу с женой.
Он пошел по направлению к мастерской. Это было самое разумное, самое естественное, так он по крайней мере объяснит потом жене, не прибегая ко лжи, причину своего долгого отсутствия, своего озабоченного, усталого вида… После работы в мастерской он часто возвращался совсем разбитый, мрачный и молчаливый… Что касается шпиков, все равно они уже знают туда дорогу… К тому же, если они заинтересуются, к кому из соседей он зайдет, им придется стать на лестнице, а тогда Фрэнк их увидит. Может быть, убьет…