Незваный гость
Шрифт:
Если Григория Ивановича на страшном суде испросят, какая ночь в твоей беспутной жизни была самая тяжелая, риня укажет именно сегодняшнее число. Потому что, господа, трудно, невероятно трудно в одной постели со страстной девицею оказаться,и свою личную страсть не удовлетворить. Геля такая нежная была, такая податливая. Протяни руку да возьми. Он не взял. И вовсе не потому, что она Семеном его величала, Гришку как только не называли в процессе, список целый составить можно, а от того, что боялся Волков девичью разговорчивость спугнуть. Ах, насколько сонный допрос оказался продуктивен, никаких артефактов не понадобилось. Ай да Попович, ай да проныра. С тем погутарила, с другим словечком перекинулась, здесь удивилась,там дурочкой прикинулась,и вот уже четкая картинка в рыжей головке. Волосы какие мягкие,и кожа гладкая, горячая, жилка у виска бьется птичкой. Поцеловать. Это можно, Геля не против. И в губы. Разочек всего. Стоп. Достаточно. Она проснется. Дыхание успокоить, стон сдержать. Она немало в деле продвинулась, за шаг от победы всего. Найдет неклюда, через него на преступника выйдет. Свои же? Григорий Ильич в этом уже не столь уверен. Сослуживцы, разумеется, в чем-то замазаны, но это вряд ли убийство. То есть,точно не оно. Гнилой городишка, шатается уже на подгнивших подпорках,только подтолкнуть,и полетит все в тартарары. Подтолкнуть?
Сон Гели стал глубже, Волков отстранился, обнял ее, прижал к боку, рыжая головка уютно устроилась на его плече.
Можно и подтолкнуть. А можно позволить сыскарке Попович по закону действовать. Она дело в два дня закончит. А дальше? Уедет в Мокошь-град своим проклятым товарищам победою хвалиться? Отпускать ее вовсе не хочется. Помешать? Евангелина Романовна, ежели про препоны поймет, а она поймет, доверие к Григорию Ильичу утратит абсолютно. Нет, Гриня, рыжая твоя идиотка барышня непростая,и действовать с нею нужно по-особому. С прочим же поступать в обычной своей манере. Подтолкни, одно только звено в цепочке надломи, она рассыпется на десяток полицейских дел. То-то Евангелине Романовне будет где разгуляться.
Волков встал с кровати, стараясь не возбуждаться девичьими прелестями, произвел личный обыск спящей. В темноте он видел прекрасно. За кушаком платья обнаружился футляр с какой-то резной мраморной безделушкой. Григорий Ильич опустил находку в свой карман, бесшумно переместился в гостиную, заглянул в горницу служанки, где храпел приказной извозчик Степанов. Тоже мужик непростой, отыгрывает деревенщину сиволапую, но явно отставной вояка. Покойный пристав отменных работничков себе подбирал, ежели поразмыслить. Судя по личным делам, большинство были приезжими, родственниками в Крыжовене не обремененными. Некоторые с женами и детьми, но тоже не из местных. Не права Геля, готовил что-то Блохин давно и основательно.
Мальчишка тоже спал, свернулся калачиком на кушетке, попискивал жалобно. Волков укрыл его толстым ватным одеялом с кровати, припомнив как сам страдал от холода в школьных дортуарах. По сравнению с жизнью этого сироты, Григорий Ильич в истинно райских кущах обретался. Вспомнилось гелино: «Как поросят на продажу…» Что ж, поступим по справедливости, а не по закону. Госпожа директриса получит то, что ей за злодеяние причитается.
Волков обыскал сундук Попович, отметил насечки на дамских шпильках и высокое качество нижнего белья. Мундир висел в углу комнаты на плечиках. Григорий Ильич не отказал себе в удовольствии представить, как поверх чулочков с подвязками и прочих кружавчиков надевается строгое чиновничье одеяние,и испытал острое как клинок возбуждение.
Бумагу, о которой упоминала Евангелина Романовна,изъятая ею в квартире покойного пристава, заметьте, незаконно, Волков опознал по девственной чистоте. Изымать себе не стал. Без трости чародейский лист тайн своих не откроет, потому пока интереса не представляет. Что еще? Очки? Чародейские стекла. Григорий Ильич нацепил их на нос, посмотрел на бумагу, достал из кармана коробочку с безделушкой. Здесь рун было изрядно. Водные арканы и воздушные, переплетаются плотно мерцающими косицами. Артефакт довольно мощный, функционала пока непонятного. Но раз Попович его с собою на бал прихватила, вещица полезная.
Очки и лист Волков вернул на место, прихватил с пола под кроватью саквояж (сто тысяч денег просто так у нее валяются!) и вернулся в комнату к Геле.
До рассвета оставалось не более часа, времени на вылазку к одному известному погребу не оставалось, и посвятить его Григорий Ильич решил приятному ничегоделанию. Поставил саквояж, сбросил на спинку кресла фрак и пристроился «к милке под бочок». Милейшее времяпровождение. Плоть вот только восстает, продолжения требует. Ну ничего, плоть мы пока усмирим по-джентльменски, после награду еще потребуем за свое благородство. Расскажем, в зеленые глаза смотря со страданием, каких сил нечеловеческих нам потребовалось. Потом расскажем, даже и не завтра.
Попович во сне беседовала уже не c Семушкой, цирроз ему в печень, а с мачехой своей. Вроде как письмо писала. «Женихается к тебе господин Ливончик Соломон Леевич, пришлось для виду согласиться…» Григорий Ильич этой информации удивился изрядно. Гнум? Экий мезальянс. И матушка гнум? Это стало отчего-то последней каплей. Волков бессильно откинулся на подушку, сдерживая хохот.
Когда рассвело, Григорий Ильич без труда изобразил глубокий сон, дождался пока Евангелина Романовна выйдет на двор и быстро собрался. Написал вечным пером на найденном в бюро листе деловое послание, положил его на подушку, придавив футлярчиком. Хороший жест, дружеский. Попович решит, что на полу артефакт нашелся.
Степанов с мальчишкой хозяйничали на кухне, Волков приказал Федору оставаться в распоряжении надворного советника и вышел на Архиерейскую улицу. Погреб находился на соседней, во дворе заброшенного бревенчатого дома. Пpишлось обходить, не лезть же через заборы. Ночной снегопад прикрыл все следы, Григорий Ильич решил новых не оставлять, поглядел издали на чернеющий провал у голых кустов и отправился через Сапожный переулок к базарной площади. Там, не заходя в приказ, взял обычного извозчика, велел везти к господину Чикову. Апартаменты последнего располагались на Гильдейской, но в противоположном от хором Бобруйского конце. У Чиковых было неспокойно, слуги метались по дому как потревоженные в курятнике несушки.
– Барин отсутствуют, – сообщил ливрейный лакей.
– А барыня?
Слуга потер свежий синяк на скуле:
– Не принимают.
Григорий Ильич кивнул, стукнул лакея по другой для симметрии и, втолкнув того в дом, возопил:
– Елена Николаевна, голубушка! Это Волков, вашего супруга товарищ!
Чикова спустилась по мраморной лестнице, запахивая парчовый необъятный шлафрок. Глаза толстухи были красны от слез.
– Что с Сережей?
Григорий Ильич увлек баpыню в ближайшую комнату, оказавшуюся гостиной.
– Полноте, Елена Николаевна, все хорошо с Сергеем Павловичем. Я как раз его по служебному одному делу разыскиваю, вот и решился ранним утром вас потревожить. А он, что же, после бала домой так и не явился?
Чикова, вспомнив долг хозяйки, пригласила гостя в кресло, велела лакею на пороге не торчать. Разговор пошел приличный, осторожный. Григорий Ильич пытался выяснить месторасположение господина Чикова, жена его отвечала, что представления о том не имеет, что с бала приехала одна. Волков спросил, чем тревога ее вызвана. Елена Николаевна сказала, что никакой такой тревоги, что господину приставу показалось. Чаю гостю не предложили, уход восприняли с облегчением.