НГ (Не Говори)
Шрифт:
Но Гражданская Война разрушила идиллию, унеся жизни всех моих родных и хозяев кроме Деспины, младшей дочери наших владельцев.
Она была старше меня на пять лет и к концу сражений стала двадцатилетней красавицей и единственной владелицей имения. Она была благосклонна ко мне и предложила остаться помогать ей на условиях добровольного найма. Она исправно платила, сколько могла, и была всегда добра и приветлива.
Вдвоем сложно было справляться с огромными территориями, захиревшими еще во время войны. Поэтому Деспина приняла решение продать поместье и купить ткацкую мануфактуру. Дела пошли в гору, и я во всем помогала своей теперь уже соратнице и подруге, учась основам управления и ведения дел. Но спустя шесть лет Деспину хватил столбняк, сведя в могилу. Мануфактуру я переписала на себя, подделав документы, будто она передала мне ее еще при жизни. Став полноправной хозяйкой производства, я смогла применить все свои деловые качества. Трудности были на каждом шагу, связанные со многими аспектами, включая мой юный возраст и цвет кожи, но я стоически их преодолевала. Я наняла белого презентабельного мужчину, чтобы он представлял мои интересы перед клиентами и партнерами, так как их отталкивало мое происхождение, пол и годы. Я сделала все, чтобы мое дело стало успешным. Наградой были деньги, коих я в жизни не видывала.
Спустя несколько лет, я смогла позволить себе все. Дом, шикарные наряды, всевозможные развлечения и кушанья. Все это было моим.
Когда-то я считала, что, обретя все это, буду помогать тем, кто обделен судьбой. Но, получив богатства, я подумала, что пока их и мне недостаточно для того, чтобы еще кому-то их отдавать, и продолжала вкушать плоды своих стараний в одиночку. Я тратила деньги направо и налево, не зависимо от того, нужно ли мне было то, на что за раз я выбрасывала годовой доход обычного чернокожего американца, или нет.
Теперь я стала хозяйкой и нанимала на работу прислугу, обихаживающую меня со всех сторон.
Помню, как-то проходила мимо витрины антикварного магазина, возле которого ошивалась побирушка. За стеклом сверкал старинный канделябр, отделанный перламутром и жемчугом, привлекший мое внимание. Я зашла в лавочку и, не раздумывая, взяла полюбившуюся побрякушку. Выходя наружу, я натолкнулась на эту оборванку, протягивавшую свои давно не мытые руки. Она смотрела голодным умоляющим взглядом, прося денег на хлеб. «Иди работай!» – презрительно фыркнула я, стараясь не касаться ее отвратительно разивших лохмотий.
Когда с приходом восьмидесятых начались повсеместные стачки и забастовки за восьмичасовой рабочий день, права трудящихся и бла-бла-бла, я возмутилась, удивляясь наглости людей, желающих вкалывать меньше, но при этом получать больше. Со своими я разобралась быстро, пригрозив, что, со мной этот номер не пройдет, и предоставила выбор: либо меньшее рабочее время и меньшие деньги, либо все остается по-прежнему. Конечно, они выбрали второе. А нескольких противников я выгнала с позором, заменив на более трудолюбивых.
Что-что, а свои денежки выбрасывать на ветер я не горела желанием.
Дальнейшие события в Чикаго возбудили во мне невероятное негодование и удовлетворение итогами на Хэймаркет и последующими действиями с разжигателями беспокойств, не смотря на то, что и кто там потом признал…
Я расширяла свой бизнес и пополняла капиталы. Путешествия, развлечения, танцы и чего еще душе угодно. Конечно, к сожалению, всего позволить себе я не могла, что ввергало меня в жуткую депрессию, и мысли о желанном не отпускали, заставляя хотеть этого еще больше.
На моем пути появлялись мужчины, но каждый из них мне казался охотником за моими деньгами. Белые никогда не стремились иметь со мной серьезных отношений, а все черные, с кем я имела дело, были куда беднее меня. Поэтому я жила одна в своем шикарном особняке, не считая вереницы слуг. Наследников у меня не предвиделось, рожать в одиночку я никогда не хотела. Поэтому чувствуя приближение смерти на семидесятом году жизни, я продала все, что имела. Заранее подготовила свои похороны, предусмотрев все, кроме даты, конечно. Оплатила гостиницу, в которой доживала свои дни, а оставшиеся деньги зарыла там, где никто бы их не нашел…
Старая черная женщина с седыми волосами и белоснежными как ее драгоценный жемчуг зубами закончила рассказ, удрученно вздохнув и окинув взглядом присутствующих. Встретившись глазами с Джанджи она, прочитала в них ужас, объяснимый лишь мыслями о том, как давно она здесь находится. Думаю, это пугало каждого из нас, наверное, и ее саму.
– Давайте поблагодарим Джемму за то, что она поделилась с нами своей историей.
– Спасибо, Джемма.
Вопрос о возможности вечного пребывания тут витал в воздухе…
– Теперь настала очередь Ардальона.
Лицо этого мужчины отражало непонимание своего нахождения здесь. Поначалу было видно, что ему даже нравится, что есть слушатели, не способные прервать его повествование, сопровождая его сочувствием и пониманием, но, видимо «перерывы между собраниями» наложили определенную тень на его представление о происходящем…
В холодных долгих зимах нет ничего прекрасного, вопреки всем стихотворным творениям, описывающим белые равнины и валящий снег.
В таких нечеловеческих условиях мне довелось провести двадцать лет своей жизни, которые могли бы быть отличными, если бы не развод родителей и мои проблемы с девушками. Мать растила меня одна, работая как лошадь. Я же мечтал вырваться с севера и рвануть в столицу, покорив ее своим талантом барабанщика. Научившись в пятнадцать лет играть на установке самостоятельно, я надеялся быть замеченным главным образом молодыми особами, с которыми у меня дела обстояли не очень, так как я безумно стеснялся своего непривлекательного тела. Пока сверстники пропадали в подвалах, качая мускулатуру, я был вынужден корпеть над уроками, которые мне были совершенно неинтересны, от чего все старания сводились к нулю, по-прежнему оставляя мой дневник испещренным не самыми лучшими отметками. Полгода усердных выпрашиваний у матери в подарок на пятнадцатый день рождения барабанной установки возымели результат, и я стал терроризировать соседей, пока мама пропадала на работе, выбиваясь из сил.
Закончив, наконец-то, школу, в институт поступать я не собирался, а стал искать способы выбраться в Москву. Мама говорила: «Даня, Даня! Куда же ты поедешь один? Где ты будешь жить и на что?» Но меня мало волновали ее присказки, и я решился на переезд. Собрав вещи, сел на поезд и укатил вперед к своей мечте. Проблемы с армией разрешились просто с маминой помощью. В подробности я не вдавался.
Первое время было весело ходить по клубам и знакомиться с новыми людьми. Так я нашел себе группу, в которую меня с удовольствием взяли. Мы выступали по кабакам, зарабатывая на хлеб. Меня мало интересовали вокальные данные нашего солиста или одаренность остальных музыкантов, главным были мои соло и возможность самовыражения.
У нас стали появляться поклонницы, которые не обращали внимания на мои внешние недостатки, будучи готовыми сразу прыгнуть в постель, чем я благополучно пользовался. Я видел первые шаги на пути к славе и верил, что это только начало. Конечно, прибыли не хватало, чтобы снимать нормальную квартиру в центре, откуда было удобно добираться до репетиционной базы, поэтому мама высылала мне кое-какие деньги. Спустя примерно полгода удачных выступлений, наш солист решил, что пора выходить на новый уровень и стал искать продюсера, записываясь на всевозможные прослушивания, что меня безумно выматывало. После нескольких подобных рейдов я заявил, что больше не собираюсь этого делать. Ведь мы веселились, срывая овации, а теперь должны выставляться перед толстыми дяденьками, которые нам совершенно не желают аплодировать, лишь находя недостатки. Парни возмутились, сказав, что лучше бы я работал над своей техникой и прислушивался к советам этих толстяков, а не жаловался на тяготы судьбы. Тогда я ушел из группы.