Ни живые, ни мёртвые

Рофф Дайана

— Не морщь свой носик, птенчик, — Инграм вновь взялся словно из ниоткуда, — это подземная усыпальница.

— Кого?

— Неродной матери Рэбэнуса.

— Так он приёмный? — не знаю, почему именно эта мысль пришла мне в пьяную голову.

— Зря мы тебя взяли, — Инграм с долей враждебности глянул на меня, — не знаешь истории города, в котором живёшь. Да и много чего другого тоже.

— Тогда зачем же взяли? — раздражённо спросила я, пытаясь уловить связь его слов.

— Не хотелось, чтобы ты рассказала всему институту о нашей... деятельности, — парень пренебрежительно поправил мантию на моём плече. — Но если всё же соберёшься рассказать, то теперь и ты замешана во этом деле.

Щёки вмиг вспыхнули от злости. Ах он паршивец! Завёл меня одурманенную куда-то в подземелье, да ещё и шантажировал! А я повелась

как дурочка... Жажда вмазать в его довольную рожу росло в геометрической прогрессии, но пока я собиралась с прыгающими мыслями, Инграм уже развернулся и начал уходить. Перья мантии плавно покачивались при его плавной походке, капюшон скрывал белую шевелюру, огонь факела чуть задрожал, когда парень прошёл мимо.

Ш-ш-ш-ш...

Что-то прошипело прямо сзади меня — это мгновенно отрезвило и заставило быстро догонять Инграма. Казалось, тени шевелились по стенам, перетекали с потолка на пол, пока наконец-то вместе с нами не вышли к большому помещению. Пару величественных, но уже полуразрушенных колонн, множество свечей, несколько черепов по углам и ровно тринадцать алтарей — всё жуткое, древнее, но красивое из-за золотистых и чёрных оттенков. В самом центре собрались около пятнадцати человек, словно стояли вокруг чего-то. Из-за широких спин и мантий я ничего не могла разглядеть, но пару промелькнувших лиц показались знакомыми.

Арни вышел вперёд, и его лицо из-за падающих теней и света огня стало страшным.

— Все, кто сейчас тут стоит, все мы пришли к Ворону. Ко Тьме. Как только я к ней пришёл, то смог наконец-то почувствовать себя на своём месте, как будто всё в моей жизни стремилось именно сюда, в темноту. И так у каждого из вас. Мы прошли через ложь, лицемерие, падения... и даже через искусство. Есть в мире талантливые люди, одарённые, те, чьи навыки в чём-либо сразу являются поразительными. У каждого из нас были те, на кого мы хотели равняться, кого боготворили, кому завидовали, даже прекрасно понимая, что это плохо. «Старайся и у тебя всё получится» — так нам говорили, не так ли? — на его вопрос все согласно кивнули. — Мы слепо поверили, вдохновились и стремглав понеслись вперёд, отдавать всего себя. Мы писали, творили, не спали днями и ночами, не опускали руки... Наивные. Самообманчивые. Не замечали критики и того, что никому наше творчество не интересно. А время всё шло... Каждый из нас продолжал творить, думая, что ещё немного — и нас оценят по достоинству, похвалят, полюбят, примут в ряд с талантливыми людьми. Но те отбирали у нас все лавры. Ведь они лучше, красивее, сильнее. И тут зависть перерастает в злость. Мы творили и дальше, правда? Вот только уже во зло всем или просто на автомате. Снова и снова. День за днём. Отдавая всего себя без остатка. Пока не сломались... просто у нас нет таланта. Несправедливо? Обидно? Конечно. Но тогда мы открыли для себя мир по-настоящему. Старания напрасны и никому не нужны. Твоя воля, время, труд — всё, что делает тебя тобой, никому не нужно. Мы лишь второсортный корм, ничтожество, даже близко не стоящее с теми «избранными» талантливыми людьми. Но теперь мы действительно избраны. Ведь после олепления мы пришли ко тьме. К Ворону. Только после того, как потеряли всё, как разрушили себя до основания и как от нас все отреклись. Мы разорвали себя на куски, упали туда, откуда никому не удавалось выбраться, уничтожили всё то, что напичкали в нас эти люди. От нас осталось ничего, что делало бы нас нами. Теперь мы уже никто и ничто — мы вновь выстроим свой храм, оставив только самое главное, только настоящего себя. Больше никакого лицемерия, никакой лжи самому себе, никаких надежд и неоправданных ожиданий, не правда ли? Только мы и тьма. Внутри и снаружи. Больше никаких угрызений совести, подражаний, зависимости от чужого мнения, жажды внимания, потребности в одобрении. Только ты. Только тьма, сделавшая тебя таким. Только Ворон, объединивший всех нас. Мы — и есть он.

Все загудели, заговорив на непонятном мне языке, задвигались, начали что-то делать, точно к чему-то готовились. А я всё никак не могла прийти в себя после речи и оторвать взгляд от Арни. А точнее от того, кто позади него стоял.

Тинг.

Мерещилось? Слишком обдолбалась? Или просто из-за страха?

Улыбнулась.

Бледное лицо, узкие карие глаза, чёрные

спутанные волосы... Она казалась живой, вот только вся её полупрозрачная одежда была в крови.

— Иди ко мне...

Шаг. Два. Ещё один.

Ноги сами понесли меня вперёд, пока разум всё твердил о том, что это невозможно. Тинг пропала. Все об этом говорили. Все смирились с её потерей. И я в том числе.

Но вот же она, стояла так близко...

Кто-то что-то возмущённо сказал, когда я растолкала пару человек, послышался голос Инграма, чей-то шёпот, словно мёртвые жаждали поговорить со мной, достучаться до ещё живого сердца...

Вот только им принесли мёртвое.

Ведь тело Тинг лежало прямо перед моим ногами.

_______________

? Аоинь — китайское мифическое животное, вооружённое длинными смертоносными когтями и, как говорят, очень любит поедать человеческие мозги.

V: Ни сон, ни явь

Иногда жизнь становится очень знакомой. Иногда в глазах у жизни появляется до боли знакомый блеск. Вся жизнь — это вендетта, заговор, мандраж, оскорбленная гордость, вера в себя, вера в справедливость ее приливов и разливов.Мартин Эмис

— Уродина!

— Страшная, страшная!

Пинок, белая краска, крошки хлеба — всё прилетало в меня уже в который раз. Из детей почти все были китайцами, изредка среди них встречался ещё бледнее цвет кожи другой национальности. Но и такие потешались надо мной, как над разорванной куклой, изляпанной в грязной луже. Воспитательница Лин, увидев новые издевательства, быстро разогнала детей от меня. Она наклонилась ко мне, семилетней девочке, и вытерла рукавом старого свитера слёзы.

— Опять обижают?

— Д-да, — заикаясь, пыталась успокоиться я. — П-почему все считают меня некрасивой?

Женщина кинула усталый взгляд на обтрёпанные стены игровой комнаты.

— Ты другая, — она перевернула мою ладонь, чтобы та смотрела в потрескавшийся белый потолок. — И не только из-за цвета кожи или глаз ... они видят в тебе совсем иной характер.

— Это моё!

К нам подбежала девчонка лет восьми и ткнула пальцем в кусок тряпки, которую я держала в руках.

— Правда, сяо-Киу? — воспитательница Лин выпрямилась и строго посмотрела на нас двоих.

— Нет! — быстро возразила я, вжавшись искусанными ногтями в ткань. — Я нашла это на улице! Оно лежало никому ненужное...

— Оно моё! — затопала ножками Киу, начиная реветь.

— Воровать плохо, сяо-Рави, — неодобрительно покачала головой женщина.

Я посмотрела на неё вновь заполнившимися слезами глазами, а в груди всё так и изнывало от несправедливости и обмана .

— Но оно никому не принадлежит! Я просто хотела сшить наряд и доказать всем, что красивая...

— Я тебе дам других тканей, — нашла компромисс воспитательница Лин и тише добавила мне на ухо: — Иногда лучше кому-то что-то отдать , чтобы в дальнейшем получить нечто большее .