Ни живые, ни мёртвые
Шрифт:
На то не было дано мне воли .
— Каждому сумасшедшему нужна отдушина, каждому лидеру — маленькая шавка у ног, преклоняющаяся перед хозяином во всём, — прохрипел Инграм, снимая с меня пиджак-мундир и кусая в плечо.
— Прошу, не надо... — простонала я в ответ, дрожа от переполняемого страха и желания одновременно.
— Ты в моей власти, птенчик, и подчиняешься тому огню, что съедает изнутри, — Инграм держал меня за запястья, впиваясь ногтями в кожу до крови, а сам то шептал мне в ухо, то оставлял следы зубов на моём предплечье. — Поверженная королева у трона короля... или богиня, как ты себя величаешь? А на самом деле, ты просто девочка, истлевшая в моём огне,
Мне хотелось закричать и заплакать — как тогда, когда меня впервые раздевал Алестер.
Но сейчас — хуже. В разы ужаснее.
Сейчас — насильно, не по любви, против воли, жестоко и безнаказанно.
Сейчас не я была как всегда главной, а Инграм Касс, ставший миром и его осколками всего за миг. Он продолжал вонзаться в меня, получая немое удовольствие от того, как искажалось моё лицо, как я превращалась из владычицы в ничтожество. И всё моё естестество выражало лишь мольбу. О пощаде или о смерти.
А всё остальное тело — любовь. Душа противоречила природе: хотелось окунуться с головой в этот тёмный омут, захлебнуться в нём, забыть о безопасности напрочь, но быть счастливой. Вот только это как наркотик — после кайфа придёт серая реальность и разобьёт все лживые надежды на нормальную любовь.
Теперь я поняла , что за игру вёл со мной Инграм.
Он загонял меня в клетку, я старалась выбраться, но лишь проглатывала свой же хвост. Где-то внутри заливалась слезами от боли и досады, пока снаружи подчинялась чужой воле и взъерошивала белые волосы.
Я пришла за ответами, но была вновь опрокинута во тьму... глубокую, вязкую, безжалостную. Та подчинила, впитав меня всю без остатка. И без остановки принуждая быть использованной, разбитой, презираемой.
Инграм в последний раз силой дёрнул меня за волосы, настолько близко прижавшись губами к уху, что я почувствовала их шереховатость.
— Для меня нет глаз милее твоих, полных ужаса.
И ушёл, бросив меня полураздетой и в крови.
_____________
? «Давид с головой Голиафа» Караваджо.
Дневник 1
— Ещё раз, сын мой. Господь обязательно тебя услышит.
Отчаяние забралось в глотку безжалостно и быстро. Я, ещё совсем маленький мальчик, был на грани истерики: дрожал, кусал до крови онемевшие губы, совершенно ничего не соображал от боли и слёз.
Господь услышит? Или Он оглох?
Пальцы тряслись настолько сильно, что я с трудом сжал тоненькую ткань брюк, которые абсолютно не спасали от холода каменных плит. Не помогало собраться с мыслями. Ничего не помогало. Они разбегались, как множество пауков, которых я не так давно выпустил на свободу перед всеми девочками-сиротами. Ну и визга было! Такие же крики раздавались в моей голове — не мольбы о помощи, о безутешный смех безумца. Ужасно болели разбитые коленки после того, как меня с силой затолкали в церквушку, чтобы «изгнать мелкого беса».
Мучил крыс.
Приставал к детям.
Подбивал на плохое.
Наводил страх и жуть.
Вёл себя слишком странно.
И... отвернулся от Бога.
Точнее
— Отец Небесный... — я зажмурился, пытаясь сконцентрироваться на сдохшей букашке возле ног святого отца. — Я-я прихожу к Тебе в молитве, осознавая всю свою греховность...
Зубы отбивали чечётку, язык поворчивался с трудом, слова выходили зажёванными, непонятными. Очередная попытка — дай Бог, вновь не сорванная. Тело пробила крупная дрожь, холод дошёл до костей, мокрая одежда неприятно липла к ослабевшему телу. Боковым зрением я следил за ведром, отложенным священником, ведь тот уже несколько раз облил меня святой водой. Та попадала в нос и заставляла заходиться в диком кашле, оставлявшем кровь на ладонях.
Наказание — хуже не придумаешь.
Воспитательницы привели меня сюда в надежде найти в моей реакции дьявольские проблески, искоренить демоническое поведение, изгнать злых духов. Сидя неподалёку на скамейке, они шептались и над чем-то тихо хихикали без задней мысли о том, что стены старой церквушки хорошо разносили звук, и я прекрасно всё слышал.
«Смотри, у него уже кровь появилась. Наконец-то дурь выходит!»
«А как у него руки трясутся! Черти боятся святой воды».
«Хорошо, что нас наконец-то приняли, и мы срочно повели его на искупление. Иначе наши бедные детки могли ещё больше пострадать...»
«Рожают таких уродов, а нам потом жить с ними. Такое чадо отвратительное».
«Дай Бог нам сил».
Бог... А Он есть? Он примет мои грехи? Простит?
Или тот ад, где я жил, и есть Его наказание?
Я скулил, как собака, и всхлипывал, не в силах сдержать горечь, остервенело вгрызавшуюся в сжавшееся сердце. Я ненавидел всё святое, ненавидел мир, ненавидел всех людей, так глупо верующих во что-то доброе. В моё искупление...
Я сам в себя не верил.
— Прости все мои грехи, — мысли всё сильнее превращались в кашу, туго растекаясь по утомлённому сознанию. Я понял, что снова спутал слова: — Боже, во имя Сына Твоего Иисуса Христа, прости все мои грехи...
Ледяная вода заставила раскрыть в ужасе глаза и стиснуть зубы в попытках остановить надвигающуюся истерику. О, как же хотелось, чтобы всё кончилось! Я не был уверен, что молитвы помогут стать мне добрее и избавят от наводящего зла, но я был готов сдаться. Тонкие стены контроля ломились под обжигабщими волнами воды, маленький сломанный мальчик съеживался где-то в глубинах сознания — не трогайте меня, священники и воспитательницы. Не трогайте, прошу! Оставьте меня в покое! «Я больше так не буду!» — хотелось надрывно кричать мне и топать ножками, как малое дитя.
Но бесполезно.
Как Бог не слышал меня, так и другие не вникали в мои слова.
Для них я грешник, ничего более.
Святой отец пробасил что-то на латыни и вновь плеснул жидкость в моё замершее лицо.
— Ещё раз, сын мой. Господь ждёт.
Дневник 2
— Извините, пожалуйста, за мою бестактность и прямолинейность, господин, но я знаю, как избавиться от Фрэнсиса Коллера.