Ничего странного
Шрифт:
Безусловно, постмодернизм не так прост: в нём нередко проявляется и тяга к сакральному, и экзистенциальные мотивы. Такова, например, трилогия В. Сорокина «Лёд», в которой эксплуатируется и преломляется гностический миф. Тем не менее возможностей для качественного прорыва и выхода из русла парадигмы Просвещения у постмодернизма нет. В нём возможны только формы отрицания этой парадигмы, но не выход. Обращение к мифу, к священному здесь происходит не как к источнику, через который осуществляется связь человека с ноэтическим миром, но как к предмету игры.
Однако означает ли явно диверсионный характер постмодернизма по отношению ко всему, что человечество считало ценным, что он абсолютно бесплоден и может только жевать самого себя? Всё более очевидна неоднозначность этого подзатихшего после лихолетья 90-х
Постмодернизм метафизиков утверждает, что дискурс не принадлежит истине не в силу того, что истины нет или что она относительна, но в силу того, что она невыразима словами. Игра же освящена светом интеллектуальной интуиции автора и, что является более ощутимым и явным, раскрывает его особую философско-метафизическую систему (яркий пример – рассказ Ю.В. Мамлеева «Один (о космическом ницщеанце)»).
Поэтому постмодернизм метафизиков является не тем, чем может казаться. Можно сделать два умозаключения: либо это особый постмодернизм, либо это вовсе не постмодернизм, а просто внешне на него похожее течение. Второй вариант представляется более предпочтительным, поскольку в ином случае сама суть метафизического реализма совершенно не будет выражена.
Итак, влияние постмодернизма на метафизический реализм является существенным, однако идеологическая суть постмодернизма при этом полностью игнорируется писателями-метафизиками. Ю.В. Мамлеев, например, даже не считает нужным считаться с таким явлением, как постмодернизм, которое «просто фиксирует собственное бессилие и насмешку над собой же». [4]
Чудо из античудес
Ещё недавно можно было утверждать, что если современный человек прочитает о жизни преподобного Аммона, приручившего двух драконов, он даже не захочет читать остального, так как такие «сказки» не содержат в себе ничего полезного (керигму, то есть изложенное вероучение, как считают, в частности, протестантские теологи, необходимо отделить от мифа), хотя именно ужас, внушаемый этими существами, стал причиной спасенья нескольких разбойников. Если святой мученик Христофор, который, согласно наиболее раннему преданию, был киноцефал и изображён на иконе соответственно, с собачьей головой (есть и другие, человеческие, изображения), то Синод, обратите внимание на время, в XVII веке «противные естеству, истории и истине» [5] написания пытается упразднить. Хотя этого и не происходит, но на местах иконы всё-таки изменяют: в Спасо-Преображенском соборе в Ярославле у святого мученика Христофора с ликом человека справа на нимбе видно очертание собачьей пасти. Ясное дело, святые с «противными естеству, истории и истине» головами ничему не назидают и внушают только опасения.
4
Мамлеев Ю.В. Свободная русская поэзияmamleev.htm
5
Липатова С. Святой мученик Христофор Песьеглавец: Иконография и почитание http://www.pravoslavie.ru/put/070522120099.htm
Слишком становятся в Новое время узки границы реальности, но XX век в стремительном бегстве от реализма и от модерна бежит всё равно не вспять, а просто пытается ускорить свой конец. Реализм, занимавшийся только одним срезом реальности и явившейся в литературе наиболее адекватным воплощением духа модерна, – искусство для удовлетворения потребностей рацио, стремящегося всё поместить в прагматически подходящие границы. Всё иное, признаваемое теперь за воображаемое и фантазии, такое искусство игнорирует.
Сегодняшний читатель признаёт чудо, но, в основном, это античудо. Приручение драконов для него станет забавнейшим чтивом, сопровождаемым скучными «нотациями», а икону святого-киноцефала он, возможно, поместит в виде постера рядом с джедаями и Чубакой; смысловую часть житий он просто опустит, как маловажную.
На первый взгляд, Н. Макеева следует логике этого античуда, чуда без смысла. Её произведения населяют фантастические существа: живые пятна, вампиры, ангелические бесы и просто бесы, цивилизованные людоеды и чудаковатые питомцы. При этом персонажи постоянно переживают какие-то метаморфозы и трансформации. Обычный мир представлен как вскрытый для потустороннего, в него врывается, не спрашивая ничьего одобрения и без логического обоснования иное. Самое интересное, что персонажи произведений Н. Макеевой при этом потустороннее принимают за нечто родное и, несмотря на свои страхи, пускаются вместе с ним «впляс», входят в него, хотя ничего хорошего это для них не сулит.
Но мир произведений Н. Макеевой неоднозначен и сложен: дионисийское фонтанирование и жестокость беспрестанно изменяющейся реальности сочетается с холодной отчуждённостью автора и особым тонким ощущением трагичности, с ощущением утраты. Ужасное и патологическое смешаны с красотой и страхом, со стремленьем вырваться из этого. Так, например, героиня рассказа «Невеста» девочка Таня живёт в ожидании «полного разврата», который, по её предчувствию, должен с ней случиться. Но удивительна последняя фраза в рассказе: «И когда случайная тень наползает на душу, Танечка замирает и, закрывая глаза, готовится стать невестой». Это религиозное отношение к разврату одновременно ужасает и поражает наше воображение. «Как можно видеть красоту в собственном страхе?» – риторически вопрошает героиня-повествователь из эссе «Красота».
Душная земная плоть с её ограниченностью запускается в инфернальный пляс лёгким пером мастерицы субтильного. Предельно субъективный неожиданный взгляд автора на то, что он изображает, парадоксальным образом оживляет всё вокруг, превращает дьявольский карнавал и насмешку в указание на то, чем изображаемое по сути не является. Тут действуют принципы, недоступные рацио.
Интересно, что в её произведениях всё – от пятен и людей до нефти – живёт своей жизнью (в согласии с представлениями древних). Как проинтерпретировать высказывание вроде этого: «В воздухе носится и норовит укусить голосистая нефть»? Ещё индейцы хоппи считали, что «если мы будем выкапывать богатства из земли, мы навлечем беду». И кусающаяся нефть как-то по-родному близка и знакома, хоть и не вселяет надежд. Есть в этом что-то ужасное. Во сне, я думаю, многим чувствительным людям могло привидеться, например, как они убегают от огромной сто долларовой банкноты, или как их заставляют работать кассирами или менеджерами. В общем, голосистая нефть – это контекст эпохи.
Но нужно ясно понять, что такие странные существа, как нефть, оказываются в произведениях Н. Макеевой не вследствие её рациональной рефлексии по поводу нашего времени и положения, хотя и этого отрицать нельзя, но прорываются из под- над- помимосознательного. Это тем более верно, что сама писательница высказывалась, что творчество можно назвать «припадком» [6] .
Царство дословесной реальности и молочные реки снов
(несколько замечаний о языке)
6
Макеева Н. Творчество – это припадок. Интервью с Натальей Макеевой на портале Паттерн http://eurasia.com.ru/makeeva/pressa/pattern-intl.htm
Девичий силуэт в распалённом воображении прозрачней лунных бликов на воде, сравнительно со шкафом просто чушь.
Но многие люди стремятся жить как можно дальше от шкафов и других слишком явных предметов. Шамбала, Агартха, Туле… Китеж. Нет никаких гарантий, что эти манящие многих искателей страны вообще можно найти. Во всяком случае, в наше время они сокрылись с глаз долой от умопомрачённого человечества. Но вопрос заключается в том, как их искать. Действительно ли в поисках Шамбалы надо ехать на Тибет? Совершенно ясно, что профан найдёт только горы, камни, другие географические объекты, в лучшем случае, ящерицу.