Ничто человеческое...
Шрифт:
И чтобы углубилось Понимание…
ФРАГМЕНТЫ ИЗ БУДУЩЕЙ КНИГИ
1. Владимир Патрушев — Ольге Господиновой
Наконец собрался тебе написать это письмо. Хотел это сделать несколько месяцев назад, когда прочел о тебе в „Литературной газете“, но тогда я сомневался в себе. Сомневался в своих (если бы ты согласилась на переписку) возможностях вести переписку без срывов, на удовлетворительном духовном уровне. У меня часто случаются такие времена, когда нет желания ни писать, ни делать что-либо. Это особенно бывает тогда, когда мне не удается осуществить творческий замысел. Ну, и повинно в этом, конечно, одиночество… И я решился попробовать разорвать это одиночество — не знаю, согласишься ли ты на переписку со мной. Понимаешь, не раз пробовал наладить знакомства, и все почти неудачно. Сама собой приходит мысль: „А может, я в этом сам виноват?“
Для меня проблема эта особенно важна. Дело в том, что из 26 лет своей жизни половину я вследствие неизлечимой болезни не могу ходить и владеть нормально своей мышечной системой. В четырех стенах духовное одиночество особенно остро чувствуешь. Об этом правдиво рассказано в повести В. Амлинского „Жизнь Эрнста Шаталова“. Но мое стремление к духовному общению для меня важно не только само по себе. Пробуя найти свое место в жизни, я начал писать стихи, прозу, юмор (печатаюсь в основном в районной газете). Когда глубже начал задумываться над проблемами творчества, то понял, что большое значение имеет духовное развитие. А оно достигается только в общении (не отрицаю важность чтения) с духовно-обогащенными людьми, с личностями.
У меня много общего с тобой, Ольга. Я так же мечтаю, как и ты, о том, чтобы сделать мир, людей лучше. Я так же желаю прожить каждый миг ярко, значительно. И у меня возникало состояние притупленного восприятия жизни, с которым я не знал, как справиться.
И вот если ты согласишься на переписку со мной, то я хотел бы по всем духовным, литературным, эстетическим, философским вопросам, которые тебя волнуют, переписываться с тобой.
Это письмо пока несколько сумбурно, и в нем я только поверхностно пишу о себе. Ведь не знаю, согласишься ли ты на переписку со мной. В этом письме коснусь (сразу предупреждаю, что люблю спор, так что не обижайся, если буду отрицать кое-какие мысли, меня можно критиковать, конечно, также) только некоторых проблем.
Лично я ставлю (в перспективе — пока нет возможностей — в четырех стенах этого не достигнешь) такую же цель, как и ты: хочу сделать как можно больше людей такими, какими они должны быть, — великодушными, устремленными в будущее, богатыми многогранными, глубокими духовными качествами и пр. и пр. Если бы была возможность размножиться в нескольких экземплярах, то я бы стать и педагогом хотел. Знаешь, я не верю в то, что с помощью хороших книг можно перевоспитать. Книги, кино, телефильмы, театр, конечно, имеют огромное значение в воспитании человека коммунистического общества, но главное — это действие. Только что-то делая, утверждает человек в себе человеческое. Смысл труду придает мечта. Мечта… Желание сделать жизнь праздничной (в хорошем смысле — в смысле открытия, а не ничегонеделания), одухотворенной, необычной. Борясь против плохого, человек утверждает в себе хорошее. Эта чья-то мысль стала моей. А искусство должно вдохновлять… Ты очень верно говорила, что нужно делать жизнь интересной (в частности, идея о конкурсе детских рисунков на асфальте). Осмелюсь сказать, что Манилов — наш сообщник в этом, но он, к сожалению, не пошел дальше создания мечты. Его удовлетворила уже сама мечта.
Я испытал тысячи разочарований (это не гипербола!), но все-таки верю в торжество добра, красоты человеческих отношений. Мне интересны твои планы, идеи о своей педагогической деятельности. Ведь время (даже небольшое!) многое меняет. Интересно знать, как ты развиваешь в себе то, что хочешь развить. У М. Шагинян есть прекрасные слова: „А растет человек до самой смерти“.
Вот мои мысли о том (они, впрочем, неновы, но каждый их открывает для себя по-своему), как победить притупленность чувств.
Мы живем не навсегда. Мы смертны. А почему этот ребенок плачет? А почему? Нужно думать, как твое отзовется в другом. И что такое сочувствие? Сочувствие возможно тогда, когда ты пережил что-то подобное. И, встречая чье-то горе, вспоминай о своем, думай о нем как о своем. И, погружаясь в себя, помни о своей причастности к человечеству, думай о чем-то далеком, неожиданном. Нужна новизна сравнений. Мысль — это сравнение с чем-то чего-то неожиданного и „прыжок в сторону“. Только так возможна новизна мысли и, значит, новизна чувств. Мы, люди XX века, должны работать над новым мировосприятием. Всего, чем я живу, все одно одним махом не опишешь. Поэтому (если будешь согласна на переписку) задавай вопросы, которые тебя волнуют. Будем спорить, будем искать.
Итак. Я буду ждать твоего письма.
Это лишь одно из писем, которые после опубликования очерка об Ольге Господиновой в периодической печати я получил на ее имя. Я решил опубликовать его по двум соображениям. Во-первых, оно самое, что ли, неличное, то есть оно личное в том широчайшем понимании этого слова, когда жизнь мира, человечества, минувших и будущих поколений становится твоей личной жизнью. Второй же мотив, по которому я решился опубликовать в этой книге письмо Владимира Патрушева, состоит в том, что я надеялся: с ним переписываться будет не одна Ольга.
…Первое издание книги «Ничто человеческое…» вышло в 1979 году. За это время жизнь Владимира Патрушева резко изменилась и, к сожалению, оборвалась…
Но — по порядку. Через несколько лет после выхода книги я получил письмо:
«…Давно собираюсь написать, и лишь сегодня решился. Публикация моего письма в Вашей книге „Ничто человеческое…“ внесла большие перемены в мою жизнь.
Хотя О. и не ответила на мое письмо, но я получил сотни писем из разных уголков СССР. Многие из авторов этих писем уже стали моими верными товарищами. А некоторые даже были у меня в гостях. Это — Виктор Табаков, Виктор Кальманов, Татьяна Ляхова, Татьяна Сивак. Были у меня и работники украинского радио.
Вам уже известно, наверное, из письма Т. Ляховой, что у меня появилась семья. Тоже благодаря Вам. Валя, так зовут мою жену, написала мне после книги „Ничто человеческое…“, побывала у меня, и мы решили стать Патрушевыми. Сейчас у нас подрастает сын. На днях ему исполнится шесть месяцев. Так что Вы, образно говоря, духовный дедушка нашего сына Володи.
Хотелось бы еще многое Вам написать, но, как говорил один селькор, „весь сыр в один вареник не уложишь“.
Патрушев писал и в последующих письмах о том, что желающих побывать у него теперь немало, он даже вынужден был установить «очередность». Едут, едут.
И даже узнав, что он сейчас не один, — с женой, с сыном, все равно собираются в дорогу. А почему едут? Село Ходорков не Гагры, не горнолыжная база и само по себе, зимой тем более и поздней осенью, соблазнить не может. Тут был иной, высший соблазн — человек.
Человек: его духовная нерастраченность, его борьба за лучшее в себе. Едут и для того, чтобы разрушить собственное одиночество (меньшинство), и чтобы помочь, чем можно, и чтобы поговорить о важных вещах с понимающим — потому что перестрадал немало — собеседником. Едут по мотивам самым человечным и гуманным, бескорыстным.
Патрушев поздравлял меня с Новым годом, Первым Мая, с октябрьскими годовщинами, писал о жене, о сыне, посылал стихи.
Они переехали в новое жилище [2] , появился молодой заботливый доктор, который одновременно и лечил его, и был собеседником на том «высоком духовном уровне», к которому Патрушев постоянно стремился.
Потом… потом было письмо от одной из корреспонденток Владимира Патрушева — Ирины Молоковой:
«Нет с нами больше Владимира Патрушева [3] … он умер. У него остались жена и маленький сын, которому третий год. А у товарищей Владимира остались его чудесные духовные и душевные письма. Только у меня их 34. А Володе шел тридцать четвертый год…»
2
Житомирская область, Попелянский район, город Попельня, улица Калинина, дом 20, квартира 12.
3
О том, что его не стало, я узнал за несколько дней до получения письма.
Владимир Патрушев любил и умел соединять людей: при его посредстве рождались семьи (мы к этому еще вернемся на последних страницах нашей книги). Он объединял людей в человечный союз: союз понимания, доверия, деятельного добра.
Из того же письма Ирины Молоковой:
«Всех нас, живущих в разных концах страны, объединял Володя. Мы переписывались, иногда встречались в его доме, мы стали как бы членами одной новой неформальной семьи. И мы решили увековечить имя Володи, назвать этим именем наше сообщество».
Получил я письмо и от Валерия Сугробова. Оно стоит того, чтобы опубликовать его полностью:
«Вы, наверное, помните Володю Патрушева. В феврале 1984 года Володя умер.
Для нас, для его друзей, эта смерть — невосполнимая утрата. Это был человек с огромным, добрым сердцем и прекрасной душой. Володя был прикован к постели. Но он находил в себе силы писать, учиться и приносить людям добро, то, без чего он не мыслил себя в жизни. Как он хотел жить! Сколько энергии, сколько желания, сколько силы воли было в нем и что для него значило это слово из пяти букв — жизнь.
Наши сердца бились рядом с его сердцем, и всегда рядом была его дружеская рука, его дружеское слово. Я пишу Вам от имени всех, кто знал Володю… Мы хотим обратиться ко всем друзьям Володи, чтобы они откликнулись на наше письмо.
Вот что написала Ляхова Татьяна:
„Каждый из нас по-разному пришел к Володе, кто по горю, кто по случаю, но я думаю, каждому из нас он был (и есть!) по-своему дорог, хотя мало кто успел с ним увидеться. Его сыну всего лишь два с половиной года. Что он узнает об отце своем? Что услышит? Придет время, когда он захочет узнать все, когда это ему будет жизненно необходимо. Володя так и не соединил всех нас до конца, так пусть наша память, наши мысли соединятся для Володи маленького. Предлагаем, просим каждого хоть немного рассказать, каким ему Володя увиделся, что нового и значительного он вынес из общения с ним, к каким поступкам и размышлениям он подтолкнул. Можно привести особо понравившиеся его мысли и стихи. При желании можно немного рассказать о себе и оставить для мальчика свой адрес. Когда он вырастет, то прочтет. А может, кому-то захочется что-то нарисовать ему, может, у кого-то напишутся стихи…“
Присоединяясь к Татьяниным словам, я прошу, уважаемый Евгений Михайлович, напечатайте это письмо, если Вы считаете нужным, Евгений Михайлович, и я верю, что оно не останется безответным.
4
О Владимире Патрушеве автор этого письма В. Сугробов узнал из книги «Ничто человеческое…» Он тогда находился в армии, теперь — курсант Высшей школы милиции.
Теперь я вернусь к тексту первого издания книги, который и мной и, надеюсь, читателями будет воспринят по-новому.
Письма, полученные мной на имя Ольги Господиновой (я читал их с разрешения авторов и самой Ольги), говорят не только о духовном богатстве нашего молодого современника, но и об огромной жажде духовного общения. Подобная жажда — само по себе явление весьма отрадное. Оно свидетельствует о неленивых и неравнодушных сердцах, о работе души и конечно же о потребности в душевном тепле.
2. Инженер О. Лукьянов об инженере В. Уварове
«Мне приходилось встречать людей, которые если и не высказывались так откровенно, как Уваров, написавший письмо Евг. Богату, но думали так же. И должен с прискорбием констатировать, что это были в основном люди логического, инженерного типа мышления, очень и очень распространенного в наш век НТР.
Прошу извинить за резкость, уважаемые коллеги, но самоуверенное копание в такой сложнейшей области человеческого бытия, как нравственность, с помощью логического метода отсечения „ненужного“, „устаревшего“ есть, но моим наблюдениям, свидетельство по крайней мере двух дефектов личности: душевной глухоты и полузнайства.
Когда такой человек на „ты“ с электронно-счетной машиной, ему может показаться, что он умнее самого Сократа (бедняга и вообразить не мог самой возможности механизировать формальное мышление). Лес человеческих отношений представляется ему тогда в виде трех сосен, плутать в которых могут только гуманитарии с их размягченными мозгами. И вот рождается в умной голове идея объявить рациональный разум судьей в вопросах нравственности!
Я не знаю, читал ли Уваров произведения Достоевского или только „проходил“ в школе, а если читал, то понял ли, что именно эту идею убедительнейше опровергает писатель в романе „Преступление и наказание“, который он создал не для развлечения любителей детективов, а потому, что совершил открытие огромной важности и считал своим долгом рассказать о нем. Если люди вздумают решать сложные нравственные вопросы с помощью одной только логики, они могут впасть в тяжелейшие ошибки. Таково, по крайней мере, мое понимание Достоевского.
Мы редко задумываемся в сутолоке повседневных своих забот над вещами, не имеющими к нам прямого отношения, и поэтому далеко не каждый сознает, какая бездна сложностей скрывается за строгим и сухим словом „нравственность“. В какой степени наша собственная судьба и судьбы наших детей зависят от того, насколько правильно люди понимают сейчас и будут понимать в будущем это столь часто, порой всуе употребляемое слово. Приходится убеждаться, что есть люди, для которых понятия „нравственность“, „нравственный“, „безнравственный“ — анахронизмы, уцелевшие со времен, когда над человеком возвышался указующий перст церкви, лишающий возможности жить, как ему хочется. И не случайно возникает у любознательного инженера, вооруженного сверхумной ЭВМ, интересная мысль: а ну-ка запрограммируем припахивающие будто бы нафталином нравоучения, поглядим, сколько лишенной информации шелухи вышелушит электронная жрица: „сострадание“, „сопереживание“, „душа“, „сочувствие“, „память сердца“…
Оказывается, есть люди, которые не понимают, что существуют на свете вещи, недоступные голому логическому анализу, неразлагаемые на биты информации, хоть заставь работать всю электронную технику мира.
Неразлагаемые потому, что их невозможно точно описать, сформулировать, определить раз и навсегда, потому, что творцами их являются все когда-либо жившие люди на земле, потому, что их можно только почувствовать, а для этого, в свою очередь, необходимо уметь чувствовать… Все упомянутые понятия, кажущиеся шелухой логическому уму, именно такого рода. И все они, и еще многие другие суть грани одного драгоценного кристалла, терпеливо шлифуемого рукой Истории, — человеческой личности, какой она должна быть.
Вместо того чтобы огульно отрицать общечеловеческие добродетели, как это делает инженер В. Уваров, не лучше ли попытаться понять, в чем их жизненная сила. Понять, чтобы извлечь опыт, использовать его. Иначе ведь можно и замерзнуть в ледяной пустыне рационального разума…
В потоке писем, полученных мной после опубликования статьи «Уроки „Урока“», в которой я полемизировал с инженером В. Уваровым, одним из самых содержательных было небольшое письмо из Тбилиси от известного ученого, академика А. Д. Зурабашвили. Он писал об особой важности в наши дни моральной стороны человеческого существования, о том, что, по его убеждению, новый человек должен быть в первую очередь homo morales, а уже потом homo sapiens, то есть он утверждал, что нравственное развитие должно не отставать от умственного и даже опережать его. Я еще вернусь к интересной, полемически острой формуле А. Д. Зурабашвили, а сейчас лишь отмечу, что у нее оказались и горячие сторонники, и не менее горячие оппоненты, после того как письмо ученого было напечатано. Но вот что любопытно: даже самые яростные оппоненты, то есть те читатели, которым показалось (на мой взгляд, несправедливо), что академик А. Д. Зурабашвили умаляет мыслящее начало, ум в человеке, согласны с ним, что сегодня, в эпоху НТР, моральная сторона человеческого существования важна, как никогда раньше. А читатели, одобрившие формулу академика А. Д. Зурабашвили, пишут об этой моральной стороне заинтересованно, даже страстно, как о чем-то глубоко личном, от чего зависит их собственная судьба. Она, наша судьба, и в самом деле от этого зависит.