Ничто человеческое...
Шрифт:
И вот Монтень обращается к нашим детям, что можно рассматривать и как триумф великого мыслителя, и как показатель высокого интеллектуального уровня сегодняшнего юношества.
Одновременно с «детским Монтенем» (как называют его любовно библиотекари) вышла книга А. Лебедева «Разумные эгоисты Чернышевского». Она тоже посвящена искусству жить достойно — именно этому учит детей русский революционер-демократ. Хочется думать, что «синхронный» выход обеих книг (жанр их обозначен одинаково — «Философские очерки») не случаен: общечеловеческая мудрость Монтеня дополняется социальной, революционной мудростью Чернышевского. Или, пожалуй, точнее, обобщается ею. Читая подряд обе книги, опять убеждаешься в том, что этика революционеров вобрала в себя лучшие гуманистические традиции человечества.
В этом убеждает с особенной силой работа доктора философских наук, писателя Г. Волкова о Карле Марксе — «Путь гения». Гуманистическую сущность марксизма Г. Волков раскрывает и непосредственно, так сказать теоретически, и — что особенно интересно для молодого читателя — через этические и духовные богатства личности основателя марксизма. Вообще отличительной чертой автора является то, что, говоря о философии, он ведет речь не только о категориях, но и о ценностях. Черта эта в повествовании о становлении личности и мировоззрения Карла Маркса оказалась особенно уместной и убедительной.
Духовный мир юного Маркса, куда вошло все лучшее, выработанное, нажитое человеческой мыслью и совестью, показывает, какую исключительную роль играет молодость в развитии, обогащении личности и в судьбе дела ее жизни.
Именно в этом я вижу актуальную педагогическую ценность книги Г. Волкова. Рассказывая о сущности марксизма, раскрывая его революционную мощь, он все время возвращает нас к богатствам личности основателя великого учения. Посмертная судьба идей марксизма, изменивших облик мира, неотделима в изложении автора книги от судьбы гениального человека, которому при жизни не было чуждо «ничто человеческое». Это и делает особенно убедительной одну из лучших глав книги: «Коммунизм как завершенный гуманизм», в которой нас с новой силой волнуют известные мысли Карла Маркса о человеке и его отношении к жизни как человеческом отношении, когда любовь обменивается только на любовь, доверие только на доверие и т. д.
«Гуманизм, — пишет Г. Волков, — это сердце марксизма, тот внутренний родник, который дает ему силу и жизненность, делая его мировоззрением миллионов, борющихся за счастье человечества».
Быть личностью — удел избранных?
Волнующая это вещь — ощутить великую революционную этику, давшую миру бессмертных героев, в поведении и образе мышления окружающих нас сегодня «обыкновенных» людей. Но чтобы почувствовать это, нужны усилия мысли и сердца: в потоке дней, в повторяющихся мелочах иногда утрачивается ощущение социальной объемности жизни, начинаешь воспринимать ее не стереоскопически, а в совершенно искусственном, механическом делении на «будничное сегодня» и «легендарное позавчера». В «будничном сегодня» живет будто бы ничем не замечательный человек: сослуживец, попутчик, сосед по даче, а в «легендарном позавчера» жили Томас Мор, Кампанелла, декабристы, герои революции. И та минута, когда в «обыкновенном» современнике узнаешь черты легендарного героя, дает урок мудрости.
Для Радищева высшая радость, как известно, состояла в том, чтобы «соучастником быть во благоденствие себе подобных».
И вот эти самые, казалось бы, музейно-величавые слова я услышал однажды от детского хирурга, доктора медицинских наук В. И. Францева, и относились они не к легендарной, отдаленной от нас столетиями личности, а к рабочему-рабочему-лекальщику Сергею Степановичу Павлову. Он создал уникальный хирургический инструмент, помогающий при операциях на сердце, — инструмент, который до этого хорошо делали только в Англии, где мы и покупали его.
Размеры инструмента, его суть он узнал от инженера, сына которого оперировали в одной из московских клиник. Павлов работал над инструментом вечерами и по выходным дням в течение ряда лет. Когда с ним заговорили о денежном вознаграждении, ибо ценность его работы измерялась не только исцеленными жизнями, но и сэкономленным государству золотом. Павлов ответил: «Лучше покажите мне двух человек, которым помог мой инструмент».
Именно эти его слова, напомнив «музейную» фразу Радищева, сообщали событию легендарное освещение, открывали ту объемность видения, без которой оно философски непонятно.
Творческая ли личность Павлов? Вопрос риторический! А вот человек, ничего удивительного, яркого не создавший, «самый-самый обыкновенный», — ну, обыкновеннее не бывает! — творческая ли он личность? Ответить на это сложнее. И тут стоит обратиться к книге Г. Л. Смирнова «Советский человек». Разбирая различные определения личности, автор останавливается на двух полярных: можно ли личностями «считать лишь тех людей, которые обладают оригинальными свойствами — своеобразием мышления, глубиной чувств», или «личностью является каждый человек»? Философ решительно высказывается в пользу второго определения, как более научного и отвечающего демократизму коммунистического учения.
В сущности, речь идет о том: что такое творчество, что такое творческий человек? А это вопрос человеческой судьбы. Самый распространенный ответ: творчество — это рождение чудесной новизны, появление новых великих художественных и материальных ценностей, которые украшают мир. Именно так отвечают и многие философы, и большинство «обыкновенных» людей, нефилософов, задумывающихся над собственной жизнью, над тем, что они могут дать миру.
А между тем в этом ответе есть глубочайшее заблуждение. Оно станет понятным, если вообразить трехмиллиардное человечество разделенным на две неравные части: небольшую — избранных людей, одаренных божьей искрой, обладающих большими, яркими талантами, которые действительно украшают мир, радуют нас книгами, симфониями, научными открытиями. И рядом — его большая часть, состоящая из «обыкновенных», «рядовых» людей. Им будто бы и не дано рождать ту самую чудесную новизну, которая сопряжена у нас с самим пониманием творчества.
Мои раздумья о том, что такое творчество, творческий человек, начались несколько лет назад с того, что я получил письмо от молодой женщины, чертежницы. Вот оно:
«Волнуют меня эти слова: творчество, творческий человек, радость творчества. Я часто задумываюсь: к кому же они относятся? Ну, разумеется, в первую очередь к поэтам, композиторам, ученым, то есть к людям талантливым. А что, если я бесталанная, самая обыкновенная, умею лишь наслаждаться литературой и искусством, а сама не умею ничего? Но ведь и я же часто испытываю большую радость. И не только от книг или событий. Вот сижу в чертежной, подниму голову, увижу за окном краснеющие клены и будто получила подарок. Потом старательно черчу фундамент или канализационную трубу, и радость постепенно утихает. Однажды я подумала, как дура: ну, хоть бы ватман из белого стал голубым или оранжевым в ту минуту, когда я радуюсь, ну, хоть бы что-нибудь в мире изменилось».
Наивное письмо? Конечно. Его можно назвать наивным, потому что оно с полудетской отвагой неведения вторгается в один из самых сложных «философских миров»: человек — творчество — жизнь. Но это же письмо можно назвать и мудрым, ибо в нем начинает пульсировать то широкое понимание творчества, его разнообразных сфер, которое, по-моему, сегодня особенно актуально.
Слова «творческая личность», по существу, тавтология. Если личность — то непременно творческая! Потому так и задела меня, казалось бы строго теоретическая, постановка вопроса в книге Г. Л. Смирнова о том, кто же является личностью.