Ничто не случайно
Шрифт:
Весь завтрак я провел в молчании.
В ее словах так глубоко засел Висконсин, думал я, акцент почти шотландский. «Тост» звучал как тоост, «два» – как нежное дваа, а жареная картошка моего собрата была каартоошкой. Висконсин – это шведско-шотландско-американский язык, с долгими, долгими гласными, и Мэри Лу, говорившую на языке, бывшем для нее родным, было так же приятно слушать, как и глядеть на нее.
– Думаю, пора мне постирать кое-какую одежонку, – сказал Пол за кофе.
Одним ударом я был выбит из мыслей о девушке.
– Пол! А Кодекс Бродячих Пилотов! Стирка одежды –
– Послушай, я не знаю, как ты, а я иду в прачечную-автомат…
– ПРАЧЕЧНАЯ-АВТОМАТ! Кто ты такой, парень, фотограф из большого города или еще кто? Мы можем хотя бы спуститься к реке и отбить наши одежки где-нибудь на плоских камнях! Прачечная-автомат!
Но мне не удалось заставить его отречься от своей ереси, и на выходе он заговорил об этом с Мэри Лу.
– … а при сушке он лучше работает на отметке «среднее», чем «горячее», – сказала она на своем языке с ослепительной улыбкой. – Тогда ваши вещи не садятся. Вот и все.
– Великая Американская Летающая Прачечная, – сказал Стью себе по нос, запихивая нашу одежду в стиральную машину.
Пока она там бултыхалась, мы лениво прогуливались по универмагу. Стью задумчиво остановился у ящика с замороженными продуктами в глубине зала, поддерживаемого деревянными столбами.
– Если бы мы взяли этот обеденный набор, – размечтался он, – и прикрутили бы его к выхлопному коллектору да запустили бы двигатель на пятнадцать минут…
– Получился бы мотор с подливкой, – сказал Пол.
Мы прошли по кварталам Мэйн-стрит под широкой листвой и глубокой тенью дневного Райо. Методистская церковь, белая и аккуратная, выбросила свой старинный игольчатый шпиль далеко вверх, за листву, чтобы удержаться на этом якоре в небесах. День был тихий, спокойный, и единственным движущимся в нем предметом была случайная ветка в вышине, чуть колеблющая глубокие тени на газоне. Вот дом с витражами в створках окон. А там другой – с овальной стеклянной дверью, весь клубнично-розовый. То там, то здесь в окне, словно в раме, виднелась хрустальная лампа с висюльками. Боже, думал я, понятия времени не существует. Это вам не покрытое пылью, дергающееся звуковое кино, а здесь и сейчас, медленно и плавно все это цветовое великолепие неторопливо кружит по улицам Райо, штат Висконсин, Соединенные Штаты Америки.
Идя дальше, мы набрели еще на одну церковь. Здесь на газоне собрались дети под присмотром взрослых и пели. Очень серьезными голосами пели Падает, падает Лондонский мост. И держась за руки, играли в этот мост и ныряли под него. Все, кто был на газоне, даже не взглянули на нас, словно мы были людьми, прибывшими сюда из другого столетия, и они могли смотреть сквозь нас.
Эти дети вечно играли на этом газоне в «Лондонский мост» и будут играть вечно. Для них мы были не более видимы, чем воздух. Одна из женщин, присматривавших за игрой, нервно подняла взгляд, как оглядывается олень, смутно почуявший опасность, еще не готовый исчезнуть в глубине леса. Она не видела, как мы остановились и стали наблюдать за детьми, разве что уловила это каким-то шестым чувством. Не прозвучало ни слова, а «Лондонский мост» упал и потребовал двух других детей, которым пришла очередь стать новым мостом. Песня все продолжалась, и мы наконец ушли.
В аэропорту наши самолеты ожидали нас, как мы их оставили. Пока Пол с присущей ему особой аккуратностью складывал свою одежду, я затолкал свои вещи в сумку и вышел, чтобы заняться ремонтом проводки управления биплана. На это ушло не больше пяти минут молчаливой работы в неспешные, спокойные дневные часы, составляющие будни бродячего пилота.
Пол, сам бывший парашютист, помогал Стью разложить купол главного парашюта в безветрии ангара. К тому времени, как я к ним подошел, они стояли на коленях над длинной полосой нейлона, погрузившись в глубокие раздумья. Никто не двинулся с места. Они просто сидели и размышляли, не обращая на меня внимания.
– Бьюсь об заклад, у вас какие-то проблемы.
– Инверсия, – сказал рассеянно Пол.
– Ага. А что такое инверсия?
Пол снова уставился на нейлоновые стропы и задумался.
– Просто вчера я позволил куполу упасть на меня, – сказал наконец Стью. – А когда я из-под него выбрался, стропы немного перепутались.
– А, – теперь и я это заметил. Ровный пучок строп, тянувшийся от нагрудных ремней Стью к краям купола, в одном месте был перепутан.
– О'кей. Отстегни-ка замок вот здесь, – вдруг сказал Пол, – и протяни через это. – И он с надеждой разложил пошире связку строп.
Стью со щелчком открыл нагрудный замок и сделал так, как просил Пол, но стропы оставались перепутанными. В ангаре снова воцарилась тишина, прижатая по углам напряженными раздумьями.
Я не выдержал этой атмосферы и вышел. От нечего делать можно было заняться и смазкой клапанных коробок. Снаружи была тишина, солнце и подрастающая трава.
Около полудня, смазав двигатель и разобравшись с парашютом, мы по знакомой дороге отправились в кафе ЕАТ, сели обедать за четвертый столик и снова были околдованы чаровницей Мэри Лу.
– К этому очень быстро привыкаешь, верно? Тебя здесь уже знают, – сказал Пол, поглощая ростбиф. – Мы здесь всего один день, а уже знакомы с Мэри Лу и с Элом, и почти все уже знают, кто мы такие. Я уже предвижу, что в какой-то момент мы почувствуем себя здесь довольно уверенно и не захотим лететь дальше.
Он был прав; чувство безопасности – это сеть привязанностей и знакомств. Мы уже ориентировались в городке, знали, что крупнейшим здешним предприятием была перчаточная фабрика, которая закрылась сегодня в 16:30 и дала нам потенциальных клиентов.
Здесь мы были в безопасности, и нами потихоньку начал овладевать страх неизвестности за пределами Райо. Странное это было ощущение – понемногу узнавать этот городок. Я это прочувствовал и довольно уныло принялся за шоколадный коктейль.
То же самое было неделю назад в Прейри дю Шайен, где все это начиналось. Там мы тоже чувствовали себя в безопасности, имея гарантированные 300 долларов только за одно появление на празднике Исторических Дней плюс все деньги, которые мы могли заработать, катая пассажиров.