Нидерландская революция
Шрифт:
Гранвелла отлично видел это. «Сопротивление новым епископствам, — писал он, — оказывают в стране брабантские штаты» [80] . И так как он не мог привести их в повиновение силой, то он пытался по крайней мере подорвать их влияние, стараясь посеять рознь между дворянством и провинциями и советуя королю противопоставить Антверпену конкуренцию Гентского порта, только что соединенного с морем Тернейзенским каналом. «Ведь совершенно безразлично, — заявлял он, — какой город будет извлекать выгоду из торговли, лишь бы она не пропадала для страны» [81] . Но все эти мероприятия, продиктованные растерянностью, были ни к чему. Брабантские штаты с каждым днем становились все решительнее. Они требовали назначения принца Оранского правителем (ruwaert) Брабанта; они запросили мнение парижского юриста Дюмулена, «известного еретика», относительно законности учреждения новых епископств; они послали в Мадрид и в Рим делегации для изложения королю и папе своих жалоб. О своей стороны, государственный совет, в котором недавно вернувшийся из Испании граф Горн загнил теперь место рядом с Эгмонтом и принцем Оранским, решил направить к Филиппу барона Монтиньи, чтобы сообщить ему об опасностях создавшегося положения. Созванное Маргаритой Пармской собрание рыцарей ордена Золотого руна добилось от нее, несмотря на возражения Гранвеллы и Виглиуса,
80
Gachard, Correspondance de Philippe II, t. I, p. 199, 203. В феврале 1562 г. брабантские провинциальные штаты послали депутацию в Мадрид с протестом против создания епископств. Weiss, Papiers d'Etat, t. VI, Paris 1846, p. 503.
81
Gachard, Correspondance de Philippe II, t. I, p. 201.
Но это собрание свидетельствовало об ослаблении влияния Гранвеллы при правительнице, и это обстоятельство не могло не воодушевить его врагов. Лига, созданная против Гранвеллы несколькими вельможами в конце 1561 г. — быть может, по примеру, данному в апреле во Франции Монморанси, Гизом и Сент-Андре, — оставила теперь всякую сдержанность. Она обращалась с министром короля, как с отъявленым врагом; распространяла слухи, что Гранвелла советовал королю приказать отрубить полдюжину голов [82] и явиться с вооруженной силой для усмирения страны. Вожди лиги, писала Маргарита, «выражаются так, что возникает сомнение, является ли еще ваше величество повелителем этого государства» [83] .
82
Ibid., p. 207. Филипп II, заявляя правительнице, что Гранвелла не предлагал ему ничего подобного, заметил в то же время, что «пожалуй недурно было бы прибегнуть к этому средству».
83
Ibid., р. 215.
Но их поведение пугало ее еще больше, чем их речи. Действительно, с некоторых пор они явно искали сближения с Германией [84] . Они теперь вдруг вспомнили, что «Бургундский округ» являлся в свое время составной частью германской империи, находился под ее покровительством, и не было никаких сомнений, что ссылка на этот сюзеренитет, так неизменно игнорировавшийся со времени царствования Филиппа Доброго, была направлена против испанского государя. Брак принца Оранского (25 августа 1561 г.) с лютеранкой Анной Саксонской, состоявшийся, несмотря на явное. неодобрение короля, может считаться первым проявлением этого нового поведения высшей знати. Правда, принц Оранский сдержал — по крайней мере для вида — свое обещание воспитать свою жену в католическом духе, однако он не упускал с тех пор случая все более открыто подчеркивать, что он является вассалом императора и немецким князем. Он тесно связался со своими родственниками по ту сторону Рейна, которые все были протестантами; он поселил в своем дворце и в своем замке в Бреде массу дворян-лютеран и в 1562 г., несмотря на резкие упреки правительницы, отправился во Франкфурт на Майне, чтобы присутствовать на коронации нового императора Римской империи, Максимилиана И. Нетрудно было предвидеть, какими опасностями или по крайней мере тяжелыми последствиями чревато было на севере для испанской монархии его поведение. Берлемон с полным основанием был в ужасе от этого и заявил Маргарите, что «у принца какой-то важный план на уме и что дело идет о каком-то замысле против короля» [85] .
84
Kervyn de Lettenhove, Les Huguenots et les Gueux, t. I, p. 156; Marx, Studien…., S. 271.
85
Gachard, Correspondance de Philippe II, t. I, p. 225.
В то время как высшее дворянство под руководством принца Оранского пыталось привлечь на свою сторону Германскую империю, народ, в свою очередь, жадно следил за событиями во Франции, где резня в Ваоси (2 марта 1562 г.) вызвала первую религиозную войну. «Здесь, — писал Гранвелла, — говорят только о событиях во Франции и притом в выражениях, не оставляющих сомнений, что здесь многие ничего не имели бы против того, чтобы дела приняли дурной оборот; и если бы это случилось во Франции, то то же самое вскоре произошло бы и здесь» [86] . Множество гугенотов искало себе прибежища в провинциях. Как и во время Французской революции, страна была наводнена эмигрантами, против которых правительство не решалось принять никаких мер и которые поддерживали в больших городах, в особенности в Турнэ, Валансьене и в Антверпене, очень опасное брожение [87] . В конце 1562 г. положение стало столь серьезным, что кардинал заявлял о безнадежности положения, если вельможи возьмутся за оружие, «ибо если кто-нибудь из них сделает это, то только один бог может помешать тому, чтобы эта страна не последовала примеру Франции» [88] . К счастью, они еще не помышляли о революции и продолжали питать надежды на вмешательство Германской империи.
86
Ibid., p. 230.
87
Weiss, Papiers d''Etat…, t. VII, p. 33; Gachard, Correspondance de Phiippe II, t. I, p. 218.
88
Gachard, Correspondance de Philippe II, t. I, p. 230.
Таково было положение дел к моменту возвращения Монтиньи из Испании. Тех, кто еще надеялся, что он привезет распоряжение, об отставке Гранвеллы, постигло горькое разочарование. Вместо того чтобы отозвать кардинала, король, наоборот, оказывал ему больше доверия, чем когда-либо: он пытался сломить предубеждение дворян против своего министра, заявлял, что Гранвелла совершенно невиновен в создании новых епископств, и заверял, наконец, что совершенно и не поднималось вопроса о введении в Нидерландах испанской инквизиции. Таким образом все усилия последних месяцев были потрачены бесцельно. Филипп остался непоколебимым. Но при тогдашнем положении
Тем временем правительница стала постепенно склоняться перед этим несокрушимым сопротивлением. Она дошла до того, что поставила перед собой вопрос о том, разумно ли сохранять министра, одно лишь присутствие которого делало невозможным управление страной. Чем резче вельможи подчеркивали свою ненависть к Гранвелле, тем больше уважения и преданности они выказывали Маргарите. Поэтому она льстила себя надеждой, что сумеет умиротворить их, как только король предоставит ей право действовать самостоятельно и освободит ее от унизительного контроля, которому он ее подчинил. Кроме того искусные интриги настроили ее против кардинала. Ее секретарь Армантерос и в особенности Симон Ренар, открытый враг Гранвеллы, внушили ей мысль, что Гранвелла втайне пытается вредить ей в Мадриде [89] . Так как отказ Филиппа II предоставить Пьяченцу дому Фарнезе придавал этим обвинениям некоторое правдоподобие, то в конце концов Маргарита дошла до того, что тоже стала желать отозвания своего советника как из честолюбивых стремлений играть политическую роль, так и из личных интересов [90] . С января 1 563 г. она давала понять, что готова согласиться на его заявления о желании выйти в отставку, которые ему иногда случалось делать [91] .
89
Маркс (Marx, Studien…, S. 442 ff.) очень тонко проанализировал мотивы, толкнувшие Маргариту к этой перемене фронта. О любопытной фигуре Симона Ренара см. там же, стр. 316 и сл.
90
Заслугой Рахфаля (Rachfahl, Margaretha von Parma, S. 117 ff.) является то, что он с исчерпывающей ясностью показал значение вопроса о Пьяченце для позиции Маргариты. Но он все же, пожалуй, впал в некоторые преувеличения.
91
Gachard, Correspondance de Philippe II, t. I, p. 236.
Эти настроения правительницы внушили дворянам смелость для нового удара. 11 марта принц Оранский, Эгмонт и Горн направили королю настоящий обвинительный акт против Гранвеллы. Кардинал, заявлялось в нем, стал такой ненавистной фигурой в провинциях, что его пребывание здесь больше нетерпимо; убеждение, что решение «всех важнейших дел» зависит от него, настолько укоренилось в умах, что «нечего надеяться на искоренение его, пока он находится здесь». Что касается их самих, то они твердо решили впредь не заседать больше вместе с ним в государственном совете [92] .
92
Gachard, Correspondance de Guillaume le Taciturne, t. II, p. 35.
Этот ультиматум был отправлен Филиппу тремя подписавшими его не только от их имени, но и от имени почти всего высшего дворянства. За исключением Аремберга и Берлемона, он был одобрен всеми рыцарями ордена Золотого руна и всеми провинциальными штатгальтерами. Ультиматум ясно указывал на это, ссылаясь на «настроения стольких здешних высокочтимых людей». Впрочем, нетрудно было понять, что он требовал гораздо большего, чем отозвание ненавистного министра. Он содержал в действительности целую политическую программу. Обвиняя Гранвеллу в том, что он присвоил себе решение «всех важнейших дел», ультиматум тем самым осуждал монархическое испанское управление во имя национально-бургундского.
Филипп II не в состоянии был понять этого. И хотя он возмущен был наглостью вельмож, но приписывал их поведение лишь оскорбленному самолюбию, обманутому честолюбию и личным интригам. Он полагал, что действовал очень искусно, когда тянул со всеми этими делами и, как всегда, прибегал к мелким политиканским ухищрениям. Он воображал, что имеет дело лишь с интриганами и что достаточно посеять взаимное недоверие среди вождей, чтобы положить конец движению. Он тянул до 6 июня, затем ответил, что он намерен вскоре лично приехать в Нидерланды, а пока ему приятно будет видеть одного из вельмож и узнать, в чем обвиняют Гранвеллу. Ибо, заявлял он, «... я не считаю, что вы сообщили какую-нибудь особую причину, которая могла бы заставить меня прийти к убеждению, что я должен произвести указываемые вами изменения» [93] . Одновременно, чтобы оторвать графа Эгмонта от принца Оранского, он обратился к Эгмонту с письмом, в котором писал, что он охотнее всего хотел бы вести переговоры с ним.
93
Gachard, Correspondance de Guillaume le Taciturne, t. II, p. 41.
Но как ни польщено было честолюбие графа этим проявлением королевской милости, он был слишком тесно связан с дворянской лигой, чтобы решиться пойти на разрыв с ней. После совещания с двумя другими вельможами, подписавшими послание от 11 марта, он покорно поблагодарил короля за его благоволение, заявив, что счастлив будет приложиться к его руке, но что он не может приехать в Испанию «по делу о кардинале» [94] . А через несколько дней эти трое вельмож обнародовали два новых письма, адресованных Филиппу II и правительнице [95] . В первом из них они заявляли, что их отказ заседать в государственном совете рядом с Гранвеллой остается в силе, во втором они объясняли, что важнейшей причиной этого их отказа является недавно полученный из Мадрида официальный приказ не созывать генеральных штатов, которые одни только, по их глубочайшему внутреннему убеждению, в состоянии изыскать «средства, чтобы покончить со всеми этими бедствиями». Эта декларация не оставляла никаких сомнений относительно образа мыслей вельмож. Нельзя было яснее указать, что дело шло для них не о личном, а о принципиальном вопросе, и лучше очертить конфликт между абсолютистским и автономным правительством. Гранвелла тотчас же понял это, обвинив своих врагов в том, что «они хотят превратить страну в своего рода республику, в которой король может делать только го, что им угодно» [96] .
94
Gachard, Correspondance de Philippe II, t. II, p. 258.
95
Gachard, Correspondance de Guillaume le Taciturne, t. II, p. 42, 48.
96
Gachard, Correspondance de Philippe II, t. I, p. 261; cp. p. 217, 257.