Нидерландская революция

Пиренн Анри

^{Граф Ламораль Эгмонт (старинный рисунок)}

Но ему вскоре пришлось расстаться с этой позой победителя. Когда привезенные им с собою письма были трезво исследованы и очищены от шелухи содержавшихся в них комплиментов но его адресу, то было установлено, что они не заключали ни малейших уступок. Хотя король прислал некоторую сумму денег, чтобы поправить финансовые дела, но одновременно он откладывал на неопределенное время реформу государственного совета, а по религиозному вопросу заявлял, что предпочитает скорее пожертвовать сотней тысяч жизней, чем уступить в этом пункте. Он соглашался только на то, чтобы правительница совместно с членами государственного совета, двумя или тремя епископами и несколькими теологами обсудила, как наставить народ на путь истины, создать хорошие школы и более решительно наказать еретиков [160] .

160

Gachard, Correspondance de Philippe II, t. I, p. 847; сp. Hopperas, op. cit., p. 268.

Это заседание состоялось 1 июня. Присутствовавшие на нем вельможи, члены государственного совета,

отказались высказать свое мнение, «так как король не просил их об этом» [161] . Остальные же члены государственного совета высказались за оставление в силе «плакатов» против еретиков, но указали при этом на желательность их смягчения.

Ответом на решения этого совещания явились знаменитые письма Филиппа II, написанные в лесу Сеговии 17 и 20 октября 1565 г. [162] . Он выражал в них свое неудовольствие правительнице по поводу всего того, что говорилось в Нидерландах об инквизиции. Это учреждение, заявлял он, сейчас более чем когда-либо необходимо, и он не потерпит принижения его значения. Точно так же нет никаких оснований вносить какие бы то ни было изменения в существующие указы против ереси. В крайнем случае можно было бы подумать, не следует ли совершать казни над сектантами втайне. Наконец, Маргарите строжайше запрещено было созывать генеральные штаты, «пока не улажены будут религиозные дела». Король назначал в государственный совет герцога Арсхота, решительного противника вельмож и личного врага принца Оранского. «Поверьте, — говорилось в заключении письма от 17 октября, — то, что я вам здесь отвечаю, больше всего соответствует благу религии и моих окраинных стран, которые в противном случае ничего не стоят. Это единственный путь сохранить их в мире, спокойствии и законном порядке».

161

Нopperus, op. cit., p. 276.

162

Gachard, Correspondance de Philippe II, t. I, p. CXXIX et 874.

Маргарита Пармская была сражена этими необычайными посланиями. Значит, Филипп совершенно не понимал, как обстоят дела. Ни посылка графа Эгмонта, ни ее сообщения о положении дел, которые она за последнее время так часто посылала в Мадрид, ни даже советы епископов, рекомендовавших умеренность, — ничто не могло сломить его упорство. Неужели можно было в самом деле решиться в разгар всеобщего возбуждения на строгое выполнение тех самых указов, «которых не осмеливались применять даже в те времена, когда Гранвелла находился еще в Нидерландах» [163] . Виглиус был в ужасе от политического ослепления короля и поговаривал о своем уходе от дел. Даже сама правительница, снедаемая беспокойством при виде нависшей катастрофы, подумывала об оставлении своего поста. «Ее высочество герцогиня Пармская, — писал 9 декабря Морильон, — теперь, присутствуя на заседаниях государственного совета, не сидит больше за иглой, а, подпирая голову левой рукой, отмечает себе все, что говорится; несколько дней назад она заявила, что лучше было бы ей удалиться в свои края, так как все понимается (королем) неправильно» [164] . Что касается высшей знати, то она дала теперь волю своему негодованию. Граф Горн «метал громы и молнии» [165] . Берг говорил, «как человек, доведенный до отчаяния» [166] . Еще в большей ярости был отдавшийся своему буйному нраву граф Эгмонт, обвинявший короля в том, что он обманул его. «Он говорит теперь больше всех и другие выталкивают его теперь вперед, чтобы говорить вещи, которых они сами не решались бы сказать» [167] . Только один принц Оранский оставался сдержанным посреди этого всеобщего взрыва негодования, и эта сдержанность будущего «Вильгельма Молчаливого» была страшнее всех яростных декламаций его друзей.

163

Ibid., p. 884.

164

Poullet, Correspondance de Granvelle, t. I, p. 42.

165

Ibid., p. 63.

166

Ibid., p. 87.

167

Gachard, Correspondance de Philippe II, t. I, p. 391.

Но наибольшие опасения внушало поведение народа. Уже в декабре 1566 г. страна наводнена была «книжонками, памфлетами и листовками самого возмутительного содержания, направленными против королевской власти и против королевских министров». В них сообщалось, что Филипп «хочет ввести в Нидерландах испанскую инквизицию и что если захотят теперь применить «плакаты» против еретиков, то произойдет ужасное кровопролитие, которого нельзя будет вынести; но пусть попробуют, и тогда видно будет, кто сильнее» [168] . Объявленные незадолго перед тем в Нидерландах решения Тридентского собора тоже использовались против правительства: говорили, что даже духовенство настроено противоправительственно. В Намюре, т. е. в центре самой католической провинции, собравшиеся явочным порядком провинциальные штаты послали делегацию к правительнице с заявлением, что они никогда не согласятся на введение испанской инквизиции [169] . Листовки смело требовали свободы вероисповедания для протестантов, заявляя, что «эта свобода столь же необходима для их совести, как пища для сохранения их жизней» [170] . Тяжелое положение промышленности, вызванное в значительной мере эмиграцией рабочих и еще более усложненное необычайной дороговизной, характерной для 1566 г., довели народное недовольство до последних пределов, Цена на хлеб удвоилась [171] , так что бедняки умирали с голоду. В доведенных до крайней нужды народных массах циркулировали слухи о спекуляции хлебом, аналогичные слухам, распространявшимся в XVIII в. накануне французской. революции [172] . Ворота домов, в которых проживали торговцы хлебом, метились кровью. «Да помилует нас бог от восстания, — писал Гранвелле 5 декабря 1565 г. секретарь Бав, — если только народ поднимется, то боюсь, что и религиозные дела не останутся в стороне» [173] .

168

Poullet, Correspondance de Granvelle, t. I, p. 72.

169

Ibid., p. 175.

170

«Brief discours…».

171

С 1565 до 1566 г. цена на «hoet» (около 1 3/4 гектолитра) пшеницы поднялась с 6 до 12 ливров. Van Houtte, Documents pour servir `a l'histoire des prix de 1381 `a 1794, Bruxelles 1902.

172

Poullet, Correspondance de Granvelie, t. I, p. 115; Gachard, Correspondance de Philippe II, t. I, p. 370, 382.

173

Poullet, Correspondance de Granvelie, t. I, p. 27.

И

действительно, ко всем событиям явно стали примешиваться религиозные дела. Упорные требования короля выполнения указов против еретиков, хотя бы ценою тысяч жизней и экономического разорения провинций, привели к тому, что национальный вопрос стал смешиваться с религиозным. До этого времени кальвинисты действовали, не согласовывая своих действий с вождями политической оппозиции. Но при данных тяжких обстоятельствах всем людям, отдававшим себе отчет в положении вещей, неизбежно должна была прийти в голову мысль о союзе между католическим большинством и протестантским меньшинством; угроза нависла над верой одних и благосостоянием других.

Эта мысль уже некоторое время занимала принца Оранского. Исключительно тонкий политик, лишенный всякого религиозного фанатизма, он нашел в примирительном христианстве Кассандера [174] — в этом своеобразном переводе идей Эразма Роттердамского на теологический язык — учение, которое наиболее соответствовало его внутренним склонностям. Хотя он продолжал признавать себя в Брюсселе католиком, называя себя втайне в письмах своих в Германию лютеранином, тем не менее в действительности он не был ни тем, ни другим. По своему личному убеждению, а также как государственный деятель он был сторонником веротерпимости [175] . Его подозревали даже в том будто он мечтает о «своего рода полукатолической, полулютеранской религии, которую он сам себе выдумал, чтобы удовлетворить и тех и других» [176] . Под влиянием происходившего в стране брожения и угрожавших ей опасностей он все больше укреплялся в своем убеждении, что только объявление религиозного мира наподобие установленного в Германии сможет восстановить спокойствие в Нидерландах [177] . В связи с этим он поддерживал самые тесные отношения со своими зарейнскими родичами и князьями. Его ловкий и энергичный брат Людовик Нассауский, ревностный протестант, всеми силами старался помочь ему и вел тайные переговоры, привлекавшие в Бреду множество подозрительных эмиссаров. В марте 1566 г. дела зашли так далеко, что Вильгельм Гессенский убеждал принца Оранского сбросить маску и обратиться к имперскому сейму с просьбой распространить религиозный мир, «Religions — friede», так же и на Нидерланды [178] .

174

Ibid., p. 55.

175

О его веротерпимости в религиозном вопросе см. J. P. Scholte, Bijdrage tot de Icennis van de godsdienstige verdraagzamheid van prins Willem I, «Nederlandsch Archief voor kerkgeschiedenis», t. IV, 1905, p. 26 etc.

176

Gachard, Correspondance de Guillaume le Taciturne, t. II, p. IV.

177

B 1562 г. брабантские провинциальные штаты, по его инициативе, выступили с пожеланием в этом духе. Metsius, M'emoires sur les troubles y Gachard, Correspondance de Philippe II, t. IV, Bruxelles 1861, p. 740.

178

Groen van Prinsterer, Archives…, t. II. p. 72.

Но религиозный мир был введен лишь для лютеран, а они уже давно составляли в провинциях совершенно незначительное меньшинство. Реформационное движение ориентировалось теперь не на Германию, а на Женеву. Планы Оранского грозили остаться мертвым делом, если к ним не присоединятся кальвинисты, и задача следовательно заключалась в том, чтобы привлечь их на свою сторону. Принц Оранский надеялся сначала, что ему это удастся без особого труда. Он по себе судил о других и, конечно, полагал, что какие-то несчастные теологические споры не смогут помешать объединению двух больших протестантских исповеданий. Начиная с 1563 г. он принимал более или менее непосредственное участие в попытках соглашения между ними; он завязал сношения с гугенотами и даже по-видимому имел свидание с Гвидо Бреем [179] .

179

L. A. van Langeraad, Guido de Bray… p. 58.

Вопреки его ожиданию, он наткнулся на упорное сопротивление со стороны кальвинистов. Они были столь же нетерпимы по отношению к Лютеру, как и по отношению к Риму, и надменно заявили, что «они предпочтут умереть, чем сделаться лютеранами» [180] . В июле 1566 г. принц Оранский вынужден был признать, что «если им разрешат открыто присоединиться к аугсбургскому исповеданию, то они не удовольствуются этим» [181] . Это равносильно было крушению всех его надежд на вмешательство лютеранских князей в дела «бургундского округа»: принц Оранский видел, что он одинок на том пути, на который он вступил. Но он обладал достаточной гибкостью, чтобы не упорствовать в проведении неосуществимых в данный момент планов. К тому же ход событий вскоре поставил его перед совершенно изменившимся положением.

180

Gachard, Correspondance de Guillaume Je Taciturne, t. t. II, p. CLIII.

181

Groen van Prinsterer, Archives…, t. II, p. 153.

Религиозные узы между Германией и нидерландскими провинциями расторгались теперь точно так же, как в свое время расторгнуты были политические узы между ними; в то же время влияние Франции под давлением кальвинизма усилилось так, как этого давно уже не было. Объединенные общностью религии нидерландские протестанты ощущали свою солидарность с протестантами Франции. Дело гугенотов было их собственным делом, и со времени возникновения религиозной войны во Франции они не переставали с напряженным вниманием следить за всеми ее перипетиями.

Нетрудно было заметить, что беспорядки в Валансьене, Турнэ и Нижней Фландрии происходили под непосредственным воздействием успехов и неудач принца Кондэ и Колиньи. Разве например исповедание веры нидерландских протестантских церквей не было рабски списано Гвидо Бреем с исповедания французских церквей? [182] И кроме того разве значительная часть рассеянных по нидерландским провинциям пасторов не происходила из Франции» или по крайней мере не была в основном воспитана в чисто французской среде в Женеве? Поэтому было ясно, что как только в лагере пасторов и консисторий сформируется готовая к действию религиозная партия, она позаимствует свою программу у гугенотов и будет вдохновляться их примером.

182

L. A. van Langeraad, Guido de Bray…, p. 92.