Нигредо
Шрифт:
— Тогда, может, поцелуешь мать?
Генрих шагнул вперед, ткнулся губами в матушкины губы — сладкие, хранящие вкус свежесобранной вишни, — она засмеялась и ответно поцеловала в щеку. Голова поплыла от запаха ее волос, цветочных духов, пыли чужих дорог, морской соли, детства, нагретого луга…
— Нет, нет! Не обнимай, — сказала она, отстраняясь, и Генрих стыдливо отвел руки.
— Ты знаешь, я этого не люблю, — а сама дотронулась до его виска. — Ты как будто еще повзрослел с нашей последней
— А вот вы нисколько не изменились, — улыбаясь, ответил он.
— Не льсти мне, дорогой. Имея четверых детей нельзя не измениться. Но я прощаю,
— ее рука порхающе прошлась по волосам. — Кто причесывает тебя? Томаш? Ведь знает, что я люблю, когда у тебя волосы зачесаны слегка на правую сторону, а не назад. Это ужасно старомодно!
— Я доверяю вашему вкусу, матушка.
Хотелось поймать ее ладонь, почувствовать пальцами бархатистость кожи, приникнуть к плечу, как в детстве…
— И вот, скоро оторвется петличка, — расстроенно заметила императрица, поправляя Генриху воротник. — Сегодня же велю пришить покрепче. Вообрази! Балиийская королева сама штопает мужу и детям белье! — она засмеялась, но сразу же посерьезнела. — Пропадете без меня. И что тут, Генрих? — Мария Стефания дотронулась до его шеи, и Генриха бросило в краску. — Боже, какой конфуз! Пора бы остепениться.
— Вы говорите, как его величество, — смущенно ответил он.
— Я знаю о вашем разговоре, — императрица осуждающе качнула головой. — Ты был не очень-то сдержан.
— Вот как! Похоже, у вас есть собственные шпионы! Кто они? Мои адъютанты? Томаш?
Императрица рассмеялась и погладила Генриха по плечу.
— Томаш любит тебя, дорогой. И его величество тоже. Возможно, по-своему. А тебе не мешало бы извиниться за дерзость.
— Вы правы, — нехотя согласился Генрих, кривя рот. — Я принесу отцу извинения, но исключительно ради вас.
— Ты все такой же упрямец, — вздохнула императрица, подхватывая Генриха под локоть и увлекая прочь от загонов по вымощенной дорожке. — И так же вспыльчив. Меня это тревожит. Надеюсь, выполняешь предписания лейб-медика?
— Не хочу лгать вам, матушка. Но и расстраивать тоже.
— Не хотел, а расстроил. Генрих, ты знаешь, как я тебя люблю и как тревожусь за тебя, даже находясь вдали от Авьена.
— Тогда, возможно, вам стоит бывать тут чаще?
— Мне душно здесь, дорогой.
— Мне тоже.
— Я ищу свободы.
— Все мы.
— Но у Спасителя есть определенные обязательства перед империей.
— Как и у ее величества императрицы.
Мария Стефания рассмеялась, показывая ровные, выложенные в жемчужный ряд зубы.
— С тобой невозможно спорить, мой мальчик.
— Я ищу поддержки, а не спора, — вздохнул, снова почувствовав
— Даже жениться?
Они остановились. Беленые конюшни остались позади, по левую руку — постриженные шарами кустарники. Острое желание взять матушку за руку нахлынуло вновь, заставив Генриха до хруста сжать челюсти.
— Отец поставил условие, — выцедил он, глядя исподлобья. — Приурочил помолвку ко дню моего рождения.
— О! — императрица вскинула тонкие брови. — Карл Фридрих и в молодости был крутого нрава.
И отвела лукавые глаза, улыбаясь.
— Я думал, вы не готовы становиться бабушкой, — заметил Генрих.
Императрица сдвинула брови.
— Не говори так, дорогой! Конечно, я не хочу стареть, но Авьену необходим наследник. Ах, — Мария Стефания завела глаза, — как покойная императрица, моя дражайшая свекровь, сетовала, что у меня рождаются только девочки! И как радовалась, когда родился ты.
И снова заулыбалась, нежно глядя на Генриха. Он покривил губы в подобии ответной улыбки.
— Радость не была долгой, не так ли?
— Мое сердце рвется на части, — вздохнула матушка, заламывая брови. — Я многое отдала, чтобы оградить тебя от бед, мой мальчик. Сначала забрала от свекрови, потом — от этого солдафона Гюнтера. Но все равно не уберегла…
Она умолкла. Свет струился по атласу платья. Небо — безоблачное, спокойное. Интересно, в день его смерти будет такое же ясное небо?
Генрих вздрогнул и поежился. Захотелось прижаться к матушке, совсем как в детстве. Спрятать лицо у нее на груди и забыть обо всех печалях и страхах.
— И после меня вы попробовали снова, — сказал он, глядя мимо матери, на ярко-зеленую листву, на желтые дорожки, на пестрых 1пасЫ$ ю[3], порхающих над клумбами. — И родилась Элизабет…
— У императрицы есть определенные обязательства перед империей, — мягко произнесла Мария Стефания, и в ее голосе послышалась грустинка.
— Как и у Спасителя, — в тон ей ответил Генрих. Моргнул и поднял на императрицу серьезные глаза. — Вы хотите наследника, на которого можно оставить Авьен?
— Так заведено, — откликнулась она. — И не нам менять законы бытия, мой милый.
— А если я попробую? — спросил он. — Изменю то, что начато моим предком Генрихом Первым?
И тотчас умолк, сам испугавшись вопроса. Ресницы матушки дрогнули, она сама затрепетала, как бабочка, накрытая сачком. Еще немного — и порхнет на свободу, испуганная, хрупкая, невесомая. И снова растает, как чудесная дымка, как наркотический сон, оставив его в тоске и одиночестве.
Не сознавая, что делает, Генрих поймал ее ладонь.