Никогда без любви

Блинов Андрей Дмитриевич

Оглядываюсь. Ушастика нет. Ну и черт с ним, думаю я. Трус! Очень-то интересно с ним возиться. Только попадись еще раз!..

Я бреду пешком домой.

Весенний вечер светел и влажен.

Горько пахнет тополиными почками.

VIII

Я не знаю, куда деваться от моей заботливой сестренки. Каждый день она докучает различными расспросами. Сегодня было то же.

— И чего ты такой сумный, Витя? — встречает она меня вопросом, когда я возвращаюсь домой.

— Что значит — сумный?

— Ну, вроде больной. Или уставший очень. Я вижу.

— Да? Какая ты у меня всевидящая.

—

Ты что-то скрываешь... — Она обидчиво надувает губы.

Да, я скрываю. От всех скрываю. Разве я могу тебе рассказать, Надька? Ведь ты так медленно взрослеешь. Какой была при маме девчонкой с косичками, такой и осталась. Разве ты поймешь, почему я сумный? Как расскажу тебе о том, что все лето я ищу Лилю и не могу ее найти? Исчезла, будто в воду канула. В отделе кадров автобусного парка, когда я звонил туда, неизменно отвечали: «Уволилась». Мосгорсправка мне сообщила: «Такая в Москве не проживает». «Как же не проживает?» — удивился я. Девушка, которая дала мне справку, пожала плечами, сказала:

— А может, она за городом прописана?

Я с трудом отхожу от окошечка, захлопнувшегося перед моим носом.

«Уволилась»... «Не проживает»... «Может быть, за городом»...

Знакомая словоохотливая кондукторша, у которой я однажды справлялся о Лиле, перевелась в другой парк, и на ее след я так и не могу напасть.

Никто не знает, о чем я думаю, стоя у станка. Даже Костя Мармеладов, мой лучший друг, не знает ничего. Костя влюбился в актрису, которая пела у нас в цехе, и с тех пор мотается по Москве в поисках клубов, где она выступает. Два раза мы попадали на ее концерты: первый раз в клубе пожарников, второй — на автозаводе Лихачева. У лихачевцев нас пустили только потому, что у Кости были цветы. Он приготовил их своей актрисе. И когда она спела песенку, которая Косте очень нравится, он бросил цветы на сцену. Бросил прямо в бумаге. Она взяла букет, развернула и улыбнулась так кротко, так радостно. А потом помахала Косте рукой. После этого Костя сделался какой-то шальной. Поглупел даже. Теперь он говорит только о своей актрисе. Может, потому он так оживлен и весел, что делится со всеми тем, что у него на душе. По-разному относятся люди к его рассказам. Мастер Семен Иосифович, выслушав его, отворачивается, и культя его начинает мелко трястись: видно, он не может удержаться от смеха. Иван Чарушин воспринимает Костин рассказ вполне серьезно и только говорит:

— Вахлак ты, Костя. В первую же встречу полезешь обниматься. Знаю тебя.

Да, за Костей водится такая странность: он обнимается со всеми. Но делает это как-то легко, весело, и ему все сходит с рук.

В ответ на слова Ивана Мармеладов клянется и по-старому и по-новому, что актрису обнимать не решится. Потом уныло говорит:

— Разве только забудусь...

Косте, конечно, легче. Для него все просто, все ясно, даже позавидуешь. А я думы свои ношу в себе и не могу никому о них рассказать. Да и о чем расскажешь? Я даже не знаю, где она, Лиля.

Вот и лето проходит. В сентябре я получаю первый в своей жизни отпуск и не знаю, куда его деть. Уезжаю к тетке Анне на Тамбовщину. Воспоминания о тетке, еще нестарой, ласковой женщине, у меня всегда были связаны с чудесным запахом спелых яблок. Когда тетка приезжала в Москву, она всегда привозила с собой корзины душистых яблок, и в нашей квартире еще долго после ее отъезда стоял неистребимый тонкий запах антоновки. Нас с сестренкой тетка любила. Она была с нами такая нежная и добрая. Там, у тетки, был наш второй дом.

Встретив

меня, тетка в первую очередь, конечно, всхлипывает, вспоминает мою маму — свою старшую сестру, потом принимается угощать меня яблоками. Корзины, доверху наполненные ими, стоят в сенях, в избе, и повсюду витает такой знакомый, такой трогательный запах антоновки. Тетка угощает меня вином, вареньем, пирогами — и все это из яблок. Здесь их царство.

В первые дни мне кажется, что я никогда не жил в каком-то другом месте, кроме этой яблоневой деревни, не знаю ни завода, ни станков, ни шумных московских улиц. Через неделю я уже скучаю и по Москве, и по заводу, и по Косте Мармеладову. И, не дожив до срока, качу в Москву, до отказа нагруженный яблоками, вареньем, вином. Думаю о Лиле. Мне кажется, что, вернувшись, я тотчас найду ее на том же самом новом автобусе. Я никогда не представлял, что так медленно может тащиться поезд, так подолгу может стоять он на безвестных степных станциях.

Лилю я, конечно, не нахожу. Откуда же она может появиться, если даже не проживает в Москве? Удрученный, отправляюсь к Косте. Неужели придется без Лили? Как же так буду я жить?

Костя так рад мне, так лапает своими ручищами, что я даже теряюсь. Будто мы сто лет не виделись.

— Новостей — уйма! — торопится он. — Мы делаем новый станок. Автоматический. Усвоил?

— Усвоил. Не дали нам еще звание?

— Нет, брат. Это не так просто. Нам с тобой теперь придется нажимать на учебу. Хорошо, что тебя приняли сразу на второй. Вместе будем. Сколько ты пропустил? О тебе в техникуме уже спрашивали.

— Ладно. С учебой успеется. Как у тебя дела с певичкой?

— Уехала на гастроли, на север, — вдруг сникнув, говорит Костя. Потом с возмущением добавляет: — Что там у них, в этом самом Норильске, своих артистов нет? Люди должны из Москвы ехать. Тоже мне порядок!

О других новостях я не расспрашиваю Костю. Вижу, что настроение его испортилось.

В цехе моему появлению тоже рады, будто без меня тут никак не могли обойтись. Мастер Семен Иосифович смотрит на меня поверх очков, потом сдвигает их на лоб, и я впервые вижу, какие у него добрые карие глаза.

Иван Чарушин, как всегда, бьет меня ладонью по спине, дружески подмигивает. Сообщает доверительно:

— У нас второе место по цеху. Нажимаем, только держись!

Мне приятно включить свой станок. Я минуту прислушиваюсь к гудению мотора и почему-то вспоминаю теткину деревню. Что-то общее есть между этим мягким гудением и трогательным запахом яблок. И вдруг какая-то теплая волна захлестывает меня всего.

Я — дома! Здесь мой дом!

Опять я езжу на знакомых автобусах двести третьего маршрута, почему-то избегая лишь машину, на которой когда-то работала Лиля Буданова. Разве только тогда, когда я боюсь опоздать на завод, я не пропускаю этот сверкающий стеклом, алюминием и краской автобус.

Лилю я стал уже забывать, как вдруг встретился с ней.

...Снова весна. Снова блестит влажный асфальт, и из-под колес автобуса искрами разлетается солнце.

Я выхожу с завода вместе с Костей. Мой автобус подходит раньше. Я машу Косте рукой:

— До завтра! Привет!

— Привет!

Мы не знаем, что встретимся еще сегодня.

Свободных мест нет. Я протискиваюсь вперед и, ухватившись рукой за поручень, что называется, повисаю.

— А, приятель! — вдруг слышу я.

Оглядываюсь. Парень в серой кепке обрадованно тянет мне руку. Я вспоминаю: это тот самый паренек, с которым мы год назад высадили из автобуса ушастика.