Николай Эрнестович Бауман
Шрифт:
Бауман на допросах держался так же стойко к твердо, как и на следствии в Петропавловской крепости; жандармы, конечно, не получили от него никаких сообщений или признаний.
Установив, что арестованный — так долго разыскиваемый агент «Искры», местная полиция не знала, как поступить с таким важным преступником. На основании циркуляра департамента полиции о розыске Баумана, задонский исправник решил отправить арестованного искровца «в распоряжение вятского губернатора»… по этану. Между департаментом полиции и местными властями, а также и вятским губернатором происходит усиленный обмен телеграммами и запросами. Задонский исправник отправил Баумана этапным порядком в Вятку по маршруту Елец — Самара — Вятка, о чем начальник воронежского губернского жандармского управления немедленно донес департаменту полиции: «…16 февраля Бауман… отправлен из г. Задонска этапным порядком в г. Елец для дальнейшего препровождения его в Вятскую губернию…» Но департамент полиции ответил воронежскому губернатору срочной телеграммой-приказом:
Между тем Николай Эрнестович уже прошел несколько переходов по этапу, направляясь из Задонска в Елец. Впоследствии, в беседах с товарищами-искровцами во время заключения в Лукьяновской тюрьме, Бауман с самым тяжелым чувством вспоминал эти незабываемые этапные переходы.
В сравнении с этапными мытарствами даже одиночка Петропавловской крепости, по словам Баумана, была мягким наказанием: «Я насмотрелся и натерпелся на этом проклятом этапе всего: и голода, и холода, и всевозможных оскорблений, и унижений… конвойные обращались с нами буквально как с гуртом скота… а ведь по этапу гнали не только здоровых мужчин, но и больных, и женщин, и детей…» В суровые морозы, плохо одетый, среди уголовных арестантов, шел Николай Эрнестович. В эти годы правительство, желая сломить стойкость и неукротимую волю политических заключенных, отменило все льготы и предписало отправлять их «наравне с прочими, не делая никаких послаблений». Конвойные офицеры и солдаты считали не только своим правом, но как бы даже обязанностью издеваться над пересылаемыми по этапу людьми. За малейшую «провинность» били прикладами…
Эта «дорога в ад», как называл этапный путь Николай Эрнестович, была прервана внезапным изменением «пути следования арестованного первостепенной важности»: Баумана под двойным караулом отправили поездом в Киев.
В начале 1902 года начальнику киевского губернского жандармского управления генерал-майору Новицкому удалось арестовать ряд агентов «Искры», работавших в юго-западном районе России. Его агентура выследила одного из представителей организации «Искры» на юге России — В. Крохмаля{В. Крохмаль вскоре, на II съезде РСДРП, оказался в лагере меньшевиков.}. Некоторые явки в результате расшифровки писем на имя Крохмаля попали в руки жандармов.
Охранное отделение направляло всех арестованных искровцев в Лукьяновский тюремный замок, находившийся в пригороде Киева.
И как только Николай Эрнестович был привезен в киевское жандармское управление, перед ним открылись двери Лукьяновской тюрьмы.
X. ПОБЕГ ДЕСЯТИ ИСКРОВЦЕВ
Начальник киевского жандармского управления Новицкий в феврале 1902 года почти торжествовал победу. В киевской тюрьме наконец-то собран весь цвет искровской организации, так долго и тщательно разыскиваемый департаментом полиции по всему юго-западу России. Новицкий сам принимал участие в допросах, писал пространные доклады в департамент полиции и предвкушал удовольствие организовать «большой политический процесс», на котором, конечно, неоднократно будет упомянуто его имя как «своевременно пресекшего развитие крамольной деятельности». Поэтому бравый генерал старательно подбирал обвинительный материал для предстоящего «процесса искровских агентов». Новицкого сильно беспокоило лишь то обстоятельство, что по сложившимся за последние два-три года условиям в киевской тюрьме почти невозможно было поддерживать строгий тюремный режим, который изолировал бы заключенных по политическим делам от уголовных; нельзя было и полностью пресечь всяческие попытки сношений заключенных политиков с волей. Охранное отделение несколько раз обращало внимание губернатора и администрации тюрьмы на «необходимость строжайшего обеспечения невозможности побегов заключенных по делам государственных преступлений». Но губернатором Киева был в то время Ф. Трепов, сановник «несколько даже либеральных взглядов», как он любил называть самого себя; он был в некоторой мере противоположностью своему брату, печально-знаменитому мракобесу Д. Трепову. Камеры политических заключенных с санкции губернатора разрешено было держать открытыми от утренней до вечерней проверки. Вскоре политические добились открытия дверей своих камер и после ужина, то-есть до 8 и даже 9 часов вечера. Таким образом, искровцы почти весь день могли проводить на тюремном дворе, в постоянном общении друг с другом, в прогулках, беседах и даже в совместных играх — в городки, чехарду. Чтобы понять причину столь «либеральных порядков» в киевской Лукьяновской тюрьме, надо представить себе обстановку, сложившуюся в украинских и центрально-черноземных губерниях к началу 1802 года.
Лукьяновская тюрьма («крепостной замок») находилась в предместье
Летом 1902 года Лукьяновка была буквально переполнена многочисленными представителями города и деревни. В Киеве в феврале 1902 года возникли сильные студенческие «беспорядки». Студенческая демонстрация 2(15) февраля застала киевское начальство почти врасплох. Молодежь вышла с красными знаменами, с большими плакатами: «Долой самодержавие!», с лозунгами, призывавшими рабочих к тесному объединению с крестьянством и революционной учащейся молодежью. Испуганное активностью студентов, начальство города ответило на демонстрацию массовыми арестами. В марте — апреле того же 1902 года произошли крестьянские волнения в селах Киевской губернии. Они захватили затем целый ряд других губерний Украины и часть центрально-черноземной полосы (Полтавскую, Харьковскую, Черниговскую, Тамбовскую и др.). «Крестьянство задыхалось от безземелья, от многочисленных остатков крепостничества, оно находилось в кабале у помещика и кулака», — отмечает «История ВКП(б). Краткий курс». В связи с экономическим кризисом и периодическими неурожаями росло число крестьянских выступлений.
Из уездов Киевской губернии в Лукьяновку полиция присылала сотни «аграрщиков», так называли тогда крестьян, арестованных за участие в аграрном движении.
Эти «чрезвычайные меры» киевских городских и губернских властей «сильно отзывались на составе населения киевских тюрем, в частности и Лукьяновской. Нельзя было сохранять прежней изоляции политических от уголовных, пришлось отменить некоторые строгости тюремного режима. В тюрьме появилось множество новых политических арестантов; у их родственников было много влиятельных знакомых; благодаря всякого рода протекциям и хлопотам заключенные добились больших льгот. Связь с «волей» стала более доступной, в камерах заключенных появилась своя мебель: табуретки, столики, венские стулья. Как большинство царского чиновничества, тюремная администрация была крайне подкупна…»{ Н. П. Копычевский.H. Э. Бауман М., 1940, стр. 42–43.}
Ослабленный тюремный режим Лукьяновки показался Николаю Эрнестовичу совсем не похожим на условия его заключения в одиночке Петропавловской крепости. Уже одна возможность неограниченных бесед с товарищами позволяла переносить тюремное заключение сравнительно легко.
Искровцы большую часть времени посвящали дружеским беседам о текущих партийных событиях, об отношении к ленинской «Искре», о наметившихся разногласиях в редакции «Искры». Бауман, так еще недавно находившийся в непосредственном общении с Лениным, с увлечением передавал своим товарищам по заключению подробности о работе редакции «Искры», рассказывал о том, что группа Ленина установила прочные связи со многими городами России. Ближайшими товарищами Николая Эрнестовича были «твердые искровцы» — M. M. Литвинов, В. С. Бобровский. Эти искровцы нередко спорили с «колеблющимися» — так называл Бауман политических заключенных Лукьяновской тюрьмы, которые не полностью, с различными оговорками, признали правильность позиции ленинской «Искры». После II съезда РСДРП эти «колеблющиеся» примкнули к меньшевикам.
Бауман и его друзья нередко делали устные доклады и даже писали рефераты (конечно, весьма немногословные, скорее краткие тезисы для доклада) по наиболее интересующим их вопросам, читали книги по географии, этнографии и истории; спорили по историко-экономическим вопросам, о рабочем движении на Западе, о восстании декабристов.
Литературу ухитрялись передавать «с воли»; в частности, немало усилий приложила к этому делу жена Баумана, приехавшая в Киев в начале августа.
Томительно тянулись недели и месяцы. Политзаключенные старались скоротать время в беседах, чтении и физических упражнениях.
Николай Эрнестович с первого дня своего заключения в Лукьяновке стал душой всех «ограниченных тюремным двором развлечений» искровцев. Почти во всех воспоминаниях его товарищей, сидевших вместе с Бауманом в Лукьяновке, упоминается о неистощимой энергии, жизнерадостности и веселье Николая Эрнестовича. Он организовал «правильную чехарду». Участники игры прыгали друг через друга в строгом порядке. Затем победители торжественно объезжали верхом на побежденных весь тюремный двор.
Неистощим был Бауман и в придумывании всякого рода забав и игр, связанных с шумом и громкими возгласами: искровцы, по совету Николая Эрнестовича, старались приучить тюремную администрацию ко всякого рода крикам и шуму на тюремном дворе — это входило в дальнейшие планы искровцев.
С этой целью иногда принимались в шутку кого-нибудь из искровцев «наказывать телесно», и «наказуемый» кричал во весь голос, так что даже прибегали надзиратели, но, узнав, что это просто игра, удалялись на свои посты. Конечно, «за беспокойство» тюремная стража получала от заключенных и табак, и закуски, и даже спиртное…
Но совершенно неподражаем был Николай Эрнестович в танцах: он вспоминал свою раннюю юность, казанских друзей и исполнял на тюремном дворе лихую мазурку, гопак, а чаще всего русскую…