Николай Гоголь

Труайя Анри

Нет, только не в Васильевке он мог найти себе прибежище. Оставаться там на все лето было свыше его сил. Он любил только тех женщин, которые соглашались быть его ученицами в религиозных вопросах. Ни его мать, ни сестры не были, по его мнению, по-настоящему набожными. Ах, как он сожалел о сладостной податливости Анны Вильегорской! Он несколько раз порывался уехать, но мать вся в слезах умоляла его отложить отъезд. «Останься еще! Бог знает, когда увидимся!» [582]

582

В. И. Шенрок. Материалы.

И, наконец, 22 мая 1851 года, он набрался смелости упаковать чемоданы. Мать и младшая сестра сопроводили его до Полтавы. Там они остановились у его друга Скалона.

Пока они занимались багажом, отправленным из Васильевки срочным

курьером, им пришло три письма: первое от некого Владимира Ивановича Быкова, саперного капитана, который просил руки Елизаветы, второе от Елизаветы, подтверждавшей свою радость по поводу этого предложения, и третье от Анны, которая давала согласие своей сестре. Со всей очевидностью, о внимании Быкова молодые девушки знали давно, но хранили эту тайну в секрете от брата, пока тот находился в Васильевке, опасаясь, что он будет против. Возможно, сама Мария Ивановна, которая перед сыном продемонстрировала, что эта новость была для нее большим сюрпризом, была в курсе событий относительно закулисных приготовлений к бракосочетанию. Как же остерегались его в семье! Врагом веселья – вот кем он был для своих близких. Конечно же, он не мог помешать сестре выйти замуж. Тем более что Елизавете к этому времени исполнилось двадцать восемь лет. Но этот капитан, не увезет ли он ее с собой в походную жизнь? Вояка, без будущего, без надежд! Какая необходимость вынуждает всех этих женщин бросаться в руки подобного мужчины? Две сестры, каждая за свое, заслуживали его взбучки. Сначала Анна, поддержавшая Елизавету. Гоголь в гневе пишет ей:

«…не знаю, правы ли были вы вместе с сестрой, уладивши это дело в секрете, без предварительного совещанья с матерью или хоть даже и со мною. Уверенность в благоразумии своих поступков вредит нам много даже и в малых вещах, а дело нынешнее очень важно, так что признаюсь, я и не могу понять, отчего ты предалась такому восторгу. Я здесь не вижу, чему еще радоваться: ни он, ни она не имеют ничего. Конечно, бедность еще бы не беда, если бы сестра моя Елисавета была приучена к деятельной, трудолюбивой жизни, если бы она умела терпеть, переносить, если бы наконец имела ту безоблачную, ясную ровность характера, с которою человек счастлив везде, куда бы его ни бросала судьба, но при неименьи этого… что ни говори – страшно. Конечно, я могу утешаться тем, что ни в счастьи, ни в несчастьи сестры я не виноват: совета моего не спрашивали, но, тем не менее, сердце мое болит, я не могу предаться радости, не видя залогов будущего счастья. Он всем нам мало известен. В два-три раза, которые я его видел, я могу только сказать, что не заметил в нем ничего дурного; вы не судьи: какой же жених не будет стараться показаться своей хорошей стороной тем, у которых заискивает? – Итак, в будущем покуда потьма и неизвестность!.. отправляйтесь пешком теперь же в Диканьку испросить, вымолить у Бога, чтобы супружество это было счастливо. Чтобы во всю дорогу на устах ваших была одна молитва и никаких пустых речей или спора, чтобы только одно стремленье к Богу было в сердцах ваших». [583]

583

Письмо А. В. Гоголь после 22 мая 1851 г.

Другое письмо было предназначено главной заинтересованной участнице, Елизавете:

«Шаг твой страшен: он ведет тебя либо к счастью, либо в пропасть. Впереди все неизвестно; известно только то, что половина несчастья от нас самих. Молись, отправься пешком к Николаю Чудотворцу, припади к стопам угодника, моли его о предстательстве, сама взывай ото всех сил ко Христу, Спасителю нашему, чтобы супружество это, замышленное без совещания с матерью, без помышленья о будущем и о всей важности такого поступка, было счастливо. Одна мысль о том, как тебе трудно сделаться хорошей женой, которая вся должна быть одно послушанье и небесная кротость, вводит страх неизъяснимый в мою душу, особенно когда помыслю о том, что тебе даже неизвестна эта добродетель, что ты не слушала меня ни в чем, что я тебе советовал для твоей же пользы, и что в то время, когда сестры твои по мере сил старались исполнить хотя десятую долю моих советов, тебя никакими убежденьями и просьбами нельзя было заставить даже попробовать своих сил». [584]

584

Письмо Е. В. Гоголь после 22 мая 1851 г.

Несколько недель спустя он сочтет своим долгом указать Быкову, своему будущему зятю, как себя вести в семейном положении:

«В письме своем к моей матушке пишете вы, что узнали нужду и уже привыкли к неприхотливой жизни. Ради Бога, не оставляйте такой жизни никогда, но, напротив, полюбите более, чем когда-либо прежде, бедность и поведите жену свою таким же образом с первых же дней замужества. Ковать железо нужно, покуда горячо: жена в первый год замужества – гибкий воск, с которым можно сделать все. Пропустите – будет

поздно! Счастлив тот, кто с первых же дней после бракосочетания установит у себя в доме правильное распределение времени и часов и для себя, и для жены, так, чтобы и минуты не оставалось пропадающей даром, и чтобы таким образом ко времени, когда им сходиться друг с другом, накопилось бы у обоих о чем пересказать другому, и предмет для разговора никогда бы не истощевался». [585]

585

Письмо Н. Гоголя – В. И. Быкову от 14 июля 1851 г.

Наверное, этот военный и без него сумел бы приручить Елизавету, как она того заслуживала? Эта мысль примирила окончательно Гоголя с фактом замужества сестры. Он упросил мать и сестру, которые возвращались в Васильевку, отпустить его съездить в Москву. Опять были слезы, объятия, благословения до самой двери. Он спешил убежать из этой сентиментальной трясины. Свою настоящую семью он не отпускал от себя никогда, он хранил ее у себя в портфеле.

Глава VII

Конец «Мертвых душ»

Сразу по приезде в Москву Гоголь получил письмо от Елизаветы, в котором она приглашала его на свою свадьбу, намеченную на конец сентября – начало октября, и просила купить для нее экипаж типа coach, то есть с запряжкой четверкой или шестеркой лошадей: он ей очень нужен, – писала она, – чтобы сопровождать мужа, которому приходится много ездить. Эта просьба изумила Гоголя – она показалась ему чрезмерной. Ему представилась карета из волшебных сказок. Как сестра осмеливается давать ему такое поручение, не подумав о расходах?

«Но войди в мое положение, – написал он Елизавете в сердцах, – говорю тебе, что если я умру, то не на что будет, может быть, похоронить меня, вот какого рода мои обстоятельства… Видно, Богу угодно, чтобы мы оставались в бедности. Да и признаюсь, полная бедность гораздо лучше средственного состояния. В средственном состоянии приходят на ум всякие замарашки свыше состояния: и кочь-карета, и досада на то, что не в силах ее сделать, и мало ли чего на каждом шагу. А когда беден, тогда говоришь: „я этого не могу“ – и спокоен. Милая сестра моя, люби бедность. Тайна великая скрыта в этом слове. Кто полюбит бедность, тот уже не беден, тот богат». [586]

586

Письмо Е. В. Гоголь от 14 июля 1851 г.

Что же до свадьбы, то он советовал отметить ее скромно, в узком кругу, чтобы избежать больших расходов. О приданом нечего и думать. Елизавета, как будущая жена офицера, не должна интересоваться нарядами, обязана, по возможности, урезать свой багаж и должна быть готова жить где угодно. «Я видел и графинь, выходивших замуж за военных и у которых, кроме узелка и небольшой шкутулки, ничего не было», – утверждал он в своем письме. Сестра не получит от него ни копейки.

Но в тот же день, когда он отправил ей это суровое поучение относительно необходимости экономить на всем, он выслал двадцать пять рублей серебром [587] архимандриту Оптиной пустыни, с просьбой использовать их на благоустройство святых келий монахов. «Усердно прошу молитв ваших о мне грешном»! [588] Лучше уж направить деньги на богоугодное дело, чем потратить их на экипаж. Четыре колеса не могут унести тебя так далеко, как молитвы.

587

Иными словами, 83,25 рубля ассигнациями.

588

Письмо от середины июля 1851 г.

В Москве стояла изнуряющая жара, было пыльно. Все, кто мог, уезжали из города в деревню в поисках прохлады и свежего воздуха. Гоголь принял приглашение А. О. Смирновой приехать в ее подмосковное имение Спасское, расположенное в семидесяти верстах от города на берегу Москвы-реки. Барский дом с прозрачными, свежевымытыми окнами, с легкою колоннадой стоял на вершине горы; два флигеля соединялись с домом галереей, терраса была украшена статуями из мрамора – все это напоминало небольшой дворец. Справа расстилался сад, разбитый во французском стиле, с боскетами и партерами правильной геометрической формы; слева – пейзажный английский сад с живописной композицией, наподобие естественного ландшафта, с ручьями, гротами и искусственными руинами; а дальше тянулись поля, засеянные зерновыми, деревушки – тихий и скромный мир трудолюбивых крестьян. На этом счастливом фоне Гоголя ожидала А. О. Смирнова, похожая на тень: постаревшая, костлявая, с пожелтевшим лицом, испуганным взглядом – она казалась не совсем здоровой: нервы – бессонница, волнения. «Ну, я опять вожусь с нервами!» – «Что делать! – отвечал Гоголь. – Я сам с нервами вожусь».