Николай и Александра
Шрифт:
Несколько недель весь Петроград только и говорил, что о заговоре великих князей. Подробности его были известны всем и каждому: четыре гвардейских полка должны ночью совершить марш на Царское Село и арестовать царя и императрицу. Императрицу, как водится, насильно постригут в монахини, царя принудят отречься в пользу своего сына при регентстве великого князя Николая Николаевича. Но никто, даже агенты Охранного отделения, не воспринимал великих князей всерьез. 9 января М. Палеолог сделал такую запись у себя в дневнике: «Князь Гавриил Константинович устроил ужин в честь своей любовницы, в прошлом актрисы. В числе гостей находились великий князь Борис… несколько офицеров и стайка элегантных куртизанок. Единственной темой сплетен был заговор: в нужный момент выступят надежные полки гвардии и т. д. При этом мимо сновали официанты, рядом сидели дамы легкого поведения, пели цыгане, а все вокруг было пронизано ароматом французских духов».
Императорское
88
По словам В. Н. Воейкова, дворцового коменданта, «члены Государственной думы, будучи приглашаемы для участия в работах… благотворительного комитета, собирались для обсуждения подготовки русской революции при благосклонном содействии сэра Джорджа Бьюкенена».
Сэр Джордж – убеленный сединами, с моноклем в глазу, рассудительный господин – был дипломатом старой школы. Проведя в России семь лет, он постарел, похудел, зато обзавелся уймой почитателей и друзей, в числе которых был и сам царь. Единственным недостатком посла, мешавшим ему надлежащим образом исполнять свои обязанности, было незнание русского языка. Правда, в Петрограде, где все, кто имел какой-то вес, говорили по-французски или по-английски, обстоятельство это не имело значения. Но в 1916 году Бьюкенену довелось побывать в Москве. Там, вспоминал Рой Брюс Локкарт, британский вице-консул, сопровождавший посла, «старейшины города провозгласили его почетным гражданином Москвы, поднесли ему диплом, драгоценную икону и почетный серебряный кубок… Полагалось бы в сердце России, – продолжал дипломат, – произнести хоть несколько слов благодарности на русском языке… Брюс и я придумали наикратчайшую благодарственную формулу и вдолбили ее послу. По поднесении ему кубка он должен был произнести одно-единственное слово: спасибо. Но в торжественный момент он от избытка чувств запнулся и сказал вместо этого тихо, но внятно: „За пиво!“»
К удивлению английского посла, Николай II принял его не у себя в кабинете, как прежде, а в официальной приемной. Тем не менее посол испросил у императора позволение говорить откровенно, на что и получил разрешение. Не став ходить вокруг да около, Бьюкенен заявил, что России нужно такое правительство, которому доверял бы народ. По словам Бьюкенена, он обратился к императору со словами: «Ваше Величество! Позвольте мне сказать, что перед вами открыт только один верный путь, это – уничтожить стену, отделяющую вас от вашего народа, и снова приобрести его доверие». «Император выпрямился во весь рост и, жестко глядя на меня, спросил: „Так вы думаете, что я должен приобрести доверие своего народа или что он должен приобрести мое доверие?“
„И то и другое, государь, – ответил я, – ибо без такого обоюдного доверия никогда не выиграть войну“».
Затем посол принялся критиковать Протопопова, «„который, прошу простить Ваше Величество за мои слова – привел Россию на край гибели“. „Я избрал господина Протопопова, – прервал меня император, – из рядов Думы с целью быть с ней в согласии, и вот какова мне награда!“»
Бьюкенен спросил у императора, знает ли он, что на языке крамолы заговорили не только в Петрограде, но и во всей России и что «в случае революции можно рассчитывать лишь на небольшую часть армии для защиты династии». Затем взволнованно добавил: «Я отлично знаю, что посол не имеет права говорить тем языком, которым я заговорил с Вашим Величеством, и я должен был собрать всю свою смелость, чтобы заговорить с вами так… Если бы я увидел друга, идущего темной ночью в лесу по дороге, которая, как я знаю, кончается пропастью, то не было бы, государь, моим долгом предостеречь его от угрожающей ему опасности? И не такой ли мой долг – предостеречь Ваше Величество от пропасти, которая находится перед вами?»
Император, видно, был тронут искренностью Бьюкенена и на прощание пожал британцу руку: «Благодарю вас, сэр Джордж». Услышав подобные речи посла, государыня разгневалась. «Великий князь Сергей Михайлович, которого я встретил затем за обедом, – вспоминает посол, – заметил, что если бы я был русским подданным, то был бы сослан в Сибирь».
Хотя Родзянко и пренебрег советом Марии Павловны «убрать» императрицу, он был согласен с тем, что необходимо устранить всякое ее вмешательство в политику. Осенью, когда Протопопов намекнул, что царь, возможно, назначит председателя Думы на пост председателя Совета министров, Родзянко поставил условием, чтобы государыня отказалась от всякого участия в государственных делах и до конца войны жила в Ливадии. А 7 января председателю Думы нанес визит великий князь Михаил Александрович. Красивый, добродушный Миша жил в Гатчине со своей морганатической супругой графиней Брасовой. Хотя великий князь был вторым, после цесаревича, претендентом на престол, он не имел никакого влияния на своего августейшего брата. Чувствуя собственную беспомощность, он с озабоченным видом спросил у Родзянко, как можно спасти положение. И вновь председатель Думы заявил, что «императрица вредно влияет на все назначения, даже в армии. Ее и царя окружают темные, негодные и бездарные лица. Александру Федоровну яростно ненавидят, всюду и во всех кругах требуют ее удаления. Пока она у власти – мы будем идти к гибели». Великий князь согласился с подобным выводом и попросил Родзянко еще раз побеседовать с государем. 20 января 1917 года император принял председателя Государственной думы. Вот как описывал Родзянко эту встречу.
«– Из моего второго рапорта вы, Ваше Величество, могли усмотреть, что я считаю положение в государстве более опасным и критическим, чем когда-либо, – обратился я к царю. – Настроение во всей стране такое, что можно ожидать самых серьезных потрясений. Вся Россия в один голос требует перемены правительства и назначения ответственного премьера, облеченного доверием народа… Вокруг вас, государь, не осталось ни одного надежного и честного человека: все лучшие удалены или ушли, а остались только те, которые пользуются дурной славой. Ни для кого не секрет, что императрица помимо вас отдает распоряжения по управлению государством, министры ездят к ней с докладом и что по ее желанию неугодные быстро летят со своих мест и заменяются людьми, совершенно неподготовленными. В стране растет негодование на императрицу и ненависть к ней… Ее считают сторонницей Германии, которую она охраняет. Об этом говорят даже среди простого народа…
– Дайте факты, – сказал государь, – нет фактов, подтверждающих ваши слова.
– Фактов нет, но все направление политики, которой так или иначе руководит Ее Величество, ведет к тому, что в народных умах складывается такое убеждение. Для спасения вашей семьи надо, Ваше Величество, найти способ отстранить императрицу от влияния на политические дела…
– Не заставляйте, Ваше Величество, – сказал я, – чтобы народ выбирал между вами и благом родины. До сих пор понятия царь и Родина были неразрывны, а в последнее время их начинают разделять…
Государь сжал обеими руками голову, потом сказал:
– Неужели я двадцать два года старался, чтобы все было лучше, и двадцать два года ошибался?..
Минута была очень трудная. Преодолев себя, я ответил:
– Да, Ваше Величество, двадцать два года вы стояли на неправильном пути.
Несмотря на эти откровенные слова, которые не могли быть приятными, государь простился ласково и не выказал ни гнева, ни даже неудовольствия».
Месяц спустя, 23 февраля, Родзянко встретился с императором в последний раз. Теперь государь был настроен не столь дружелюбно, да и Родзянко не стал вилять. Заявив о возможности революции, он произнес: «Я считаю своим долгом, государь, высказать вам мое личное предчувствие и убеждение, что этот доклад мой у вас последний». Спросив почему и получив ответ, император промолчал и, по словам председателя Думы, очень сухо простился.
Предупреждение, полученное государем от Родзянко, действительно оказалось последним, но, как и предыдущие, было царем отклонено. Император поклялся сохранить самодержавную власть и передать ее сыну в неприкосновенности. Он был убежден, что ни манерные великие князья, ни иностранные послы, ни депутаты Думы не отражают настроений подлинной, крестьянской России. Главное, государь полагал, что если пойти на уступки во время войны, это будет воспринято как признак слабости и ускорит революцию. Возможно, после войны он уступит и реорганизует правительство. «Все это я сделаю потом, – заявил император. – Сейчас я не могу ничего предпринять. Не всё сразу».